И полз шепоток, летел осенним ветром от дома к дому по узким улицам, вороша всякий мусор. Вот уже год прошел. Приутихло малость. Теперь Кряжев.
Она почти не слушала, о чем говорил ей Кряжев. И Олег понял, что разговор сегодня не получится. Пришлось попрощаться, но его не оставляли мысли о Лене.
«Механика отошью. Как это раньше я о ней не подумал? Да и когда? Уходим с рассветом, приходим в полночь. Один лишь раз в клуб на танцы вырвался. С Люсей, сестрой Вити, танцевал, миленькая школьница. Все о школе рассказывала, начальником лова или технологом собирается стать. Институт — ее мечта. Хорошенькая девчонка Люська. На Витю очень похожа.
А Лена? Эта не будет учиться. А женой может стать хорошей. Вообще черт их знает… Вон, посмотришь, иная швабра шваброй, а мужем вертит. У меня это не пройдет».
Кряжев вышел на узкую дорожку под скалой, что вела в ковш. Остывшие камни дышали холодом. Осень. Уже осень. Еще зелень, тепло, а сентябрь проходит.
… Небо светлело. «Сотый» резво шел из Курильска. За кормой тянулась баржа с рыбкооповским грузом. Такую всегда с радостью встречают жители поселка.
На борту катера находился пассажир — демобилизованный моряк Степан, сын Грачева. Флотский парень, пять лет не был дома.
Степан проснулся и увидел, как через иллюминатор перепрыгивает солнце.
«Где же мы находимся? Проспал отход. Голова, как тыква, тяжелая».
Он по-военному вскочил, быстро оделся. Через камбуз вышел на палубу и увидел, что море тихое, а катер слегка переваливается с борта на борт. Андрей и Кряжев стояли в рубке.
— Входи сюда, моряк. Что, не узнаешь места? — окликнул его Кряжев.
— Постою здесь. А место узнал сразу. Вон в том заливе. — Степан указал рукой прямо по курсу.
Из-под кормы катера вырывался бурун и кильватерная струя ровной дорожкой оставалась сзади. Волны спокойные, пологие вздувались, как мускулы, и рабски покорно несли катерок на широкой груди.
— Подходим. Вон и мачты «эрбушек» видны за молом. Пожалуй, пора подобрать буксир. Легче входить в ворота, Андрей! Зови Витю и Степана, пусть помогут. Трос длинный, а я на банку зарулю, — командовал капитан.
Катер шел на мелководье. Когда выбрали буксирный трос и баржа послушно стала к борту, катер полным ходом пошел в ковш.
— Лихой у вас капитан, — сказал Степан Андрею. — А не врежется? Ворота узкие.
— Он с двумя ботами полными влетает. Так, говорит, надежнее. Руля лучше слушает, а вообще, конечно, риск. Вон твоя мать. Видишь, в толпе? Тебя встречает. Сейчас Кряжев даст сирену и влетит в ковш, а Лосев, капитан флота, будет нести его по кочкам.
Взвыла сирена, взбудоражила рыбаков, проплыли ворота, вспенилась под килем вода, винт крутился в обратную сторону, а баржа уже прилипла к причалу. Звякнул телеграф, и стало тихо.
— Ну, черт! Разобьешься, лихач! Я тебе вкатаю по первое число, — кричал Лосев и грозил кулаком.
Степан выпрыгнул на берег. Мать повисла у него на шее. А на причал спешил, прихрамывая, старый Грач. Глаза его были влажными. Один сын, единственный, вернулся. Сегодня Грач не пошел на лов. Машину, говорит, подшаманю. Но все понимали: ждет.
— Кто это? — спросила Андрея Лена. Она, как всегда, вышла из цеха и подошла к катеру.
— Сын Грачихи.
— У-у-у… А где капитан?
Она стояла у борта, маленькая черноглазая красавица в рабочей куртке нараспашку, полосатый тельник плотно обтягивал ее невысокую грудь. На палубу вышел Кряжев. Лена вскинула ресницы и опустила. А Степан обращался к рыбакам:
— Все к нам! Через часок-другой! Гулять будем! Полундра, на катере! Олег! Андрей, Витя и все — обязательно в гости! Жду!
Степан окинул взглядом рыбаков, рыбачек и задержал взгляд на Лене.
— Вы тоже к нам, в кают-компанию! Одна или с мужем?
— Одна.
— Тем более! Ждем. Да, маманя?
Грачиха промолчала. Степан приподнял руку, как большой деятель на трибуне:
— Привет рыбакам.
Еще в пути он думал: «Не осрамлю флот. Девки ахнут. Морская форма всегда в моде».
Он глянул на клеш: отутюжены, собака нос обрежет, корочки шик-блеск.
Когда Грачиха с сыном появились на главном поселковом проспекте, у пацанов, что играли на пыльной дороге, только пятки сверкнули.
— Моряк приехал! — горланили они. — Моряк!
Вообще-то «сарафанное радио» в рыбачьем поселке сильней любой техники, и давно все знали, что едет сын Грачихи, и все-таки ребятишки подняли переполох. Бабы, свободные от работ, словно куры с насеста, вылетали на улицу. Грачиха вышагивала впереди, церемонно откланивалась.
— Вот, дождались… Сыночек… — И утирала кончиком платка набегавшую слезу радости.
Возле своего дома Степан остановился, осматривая родные пенаты.
— А посудина-то наша тово, с дефектом. Что же батя в док не ставит?
— Недосуг ему, Степа, то рыбу ловит, то ремонтирует свою «эрбушку». А дома у всех старые.
Они вошли в кухню.
— О! — воскликнул Степан. — Котлы под парами. Давно на домашнем довольствии не стоял. И в моей каюте парад. Банки новые, обшивка…
— Какие банки, сынок?
— Стулья, мама, стулья. Когда уезжал, одни табуретки были. А вот палуба рассохлась…
— Отец все обещает шпаклевку, да не дождешься.
— Подремонтируем, маманя, собьем ракушки, подкрасимся.
Степан трогал родные, полузабытые вещи.
«Ишь, — накрывая на стол, думала Лукерья, — по-флотски шпарит. За пять лет обычные слова забыл уж. Наши-то знай рыбу ловят, а по-флотски не мерекают. Разве что дед Матвей. Тот все о парусном флоте. Тоже любит морскими словечками мозги посуричить. Тьфу! Сама уж по-ихнему заговорила».
И Грачиха вспомнила, каким прибыл Матвей в родную тамбовскую деревню из плавания. Щеголь! По тем, довоенным временам. За границей, говорит, бывал. Гоголем ходил. «Приглашу его сегодня, обязательно приглашу. Как-никак, тамбовские. И внуков его приглашу, Люську с Витькой. Шебутной дед, а внуков вырастил, родители в войну погибли…
— Люську-то, поди, забыл?!
— Чьи позывные, маманя?
— Деда Матвея. Соседи наши. Соплюшкой была, а ныне не узнать — красавица.
— Бери на абордаж, маманя!
— Возьму, сынок, возьму! Красавица, не иным чета…
— Что-то не припомню такую.
— Через огород с веточкой бегала. Лет двенадцать ей было.
— Добро, маманя! Свистать всех наверх, а баньку истопила?
— Давно уж. Иди, а я кой-кого оббегаю.
Не спеша, по-стариковски парился Степан, хлестал себя березовым веничком.
— Эх-ха-а… Тропики… Ух, хорошо… Камни дышат. Запах березовый, а-а-а…
«На верхней не выдержу… Батя бы лежал. Где-то задержался, придет скоро… Люська, Люська. А! Вспомнил. У деда Матвея тонконогая внучка была. Мне язык показывала. Интересно, какая стала. Кажется, беленькая, а на причале была черненькая. Симпатичная. Застропим. Чья она? А может, сезонная? Звать не спросил. Если не придёт, где искать буду?».
Когда, напарившись в старой баньке, Степан вошел в дом, мать приготовила ему сорочку и бостоновый костюм. Отец уже был дома.
— Отвык я от такой одежды, отвык…
Сорочка плотно обжала плечи, но рукава оказались короткими. Это бы сошло, можно закатать, но костюм… он стал явно мал. Насмеявшись, отец и мать решили купить завтра же новый. А на вечере уж придется побыть во флотской.
— Тебе она к лицу, сынок, — осматривала его счастливая мать, — и ордена… Только вот зачем на них пишут: первый, второй, третий?
— Спортивные.
— А этот за что? Прочитай-ка! Слеповата стала.
— Отличник боевой и политической подготовки, — выпалил Степан.
— В боях участвовал, сынок, а почему молчал? У меня так ныло сердце.
— Нет, мама. Значки мирные.
— Не скажи, не скажи. Значки, может быть, и мирные, а дадены за боевые заслуги. Ну хоть живой вернулся, а то и ждать устала. Вон как в мире беспокойно. И чего людям не живется? А ты одевайся, одевайся. Гляди, вон Матвей идет. А что же без внучки? Э-э, верну обратно. Верну… Люська-то все бывало в огород заглянет да спросит: «А Степа пишет?» Пишет, говорю, да не про тебя, коза. А она захихикает и убежит. Давя смотрю, приоделась, разрумянилась, невеста-а. Когда и выросла… Прям вот как вишенка созрела. Не узнаешь. Пойду покличу.