Мгла и рокочущий гром.
Макс смотрел и смеялся. Как будто эй-ди проникал в его кровь, баламутил и звал, бодрый, тонкий и алый, был в каждой молекуле Макса, на выдох и вдох…
Макс был трезв и смотрел телевизор. Гроза иссякала, слабея дождем. Гром был все тусклее. Картинка исчезла, сменяясь иной. Там был синий искусственный свет и улыбчивый диктор. Что сказал, улыбаясь отчетливо:
– В восемь-четырнадцать нуль-корабли боевого противника вышли на цель. То есть, нашу столицу. Маскировка системы «RS» подвела их – они стали видимы нам. И, естественно, стерты. Сейчас с нами будет на связи спецкор. Он расскажет подробней.
Картинка сменилась. На ней – умирала гроза, и рождалось поблекшее солнце. На ней – был спецкор с микрофоном. Он строго сказал:
– По последним полученным данным – противник пытался украсть у нас технологию изготовления. Но… – и спецкор сдвинул брови, – попытка была неудачной. Врага обманули. «RS» оказалась…
– …с брачком, – перебил его Макс.
А потом щелкнул пультом, и все прекратилось – телевизор, гроза и спецкор. Оставался эй-ди. Как всегда – только он, распоследнею каплей.
Макс вдохнул его. Все изменилось, все стало изменчиво-зыбким. Исчезла стена. Потолок убежал в высоту. Сквозь паркет на полу прорастали кустистые пальмы, плескалась волна.
Макс сидел в белом, легком, плетеном шезлонге, и в ногах его был раскаленный песок, а в руках – был зеленый мохито. Макс отпил его, сделал глоток, и другой… а потом захрипел, и мохито стал горьким и гадким, и выгрыз его изнутри.
Макс кричал. Макс упал на песок. Солнце жгло сковородкой, и Макс ощущал себя белой, шипящей яичницей.
– Дзынь! – прозвенело стеклом, и тогда Макс очнулся.
Почти. На чуть-чуть. Он лежал на песке и готовился сдохнуть. Над ним стоял Эдвард с будильником.
– Вздумал меня обмануть, – протянул он, и стрелки часов колыхались, как волны. – Ай-ай, как ужасно! Продал мне какую-то левую дрянь… Пять минут, Макс.
И стрелки часов понеслись.
– Негодяй! – просипел ему Макс. – Забирай свою яхту, и виллу, и свои миллионы. Верни мне мою драгоценную жизнь. Я еще не пожил, сколько нужно.
Часы ускорялись. Мохито струилось по жилам.
– Осталось четыре минуты, – сказал ему Эд, – и надежный, проверенный яд доберется до мозга. Зачем ты соврал? – огорченно спросил он, и сделался кислым и желтым.
Совсем как лимон. Макс скривился.
– А я не предатель. Секретов врагам не сдаю, – хрипел он, и небо темнело в глазах. – Иди-ка ты, Эд. И будильник с собой забирай.
Стрелки мчались. В часах оставалось…
– Уже три минуты! – обрадовал Эд. – Хорошо, честный, правильный Макс. Объясни мне, зачем согласился? Зачем взял мои деньги, поехал на виллу и выпил мохито? Зачем?
И лукаво смотрел на часы.
– Потому что я жадный, – сказал ему Макс, и мохито стал острым, как нож, и вонзился в печенку.
И Макс застонал и заплакал, и Эд покачал головой, сожалея.
– Увы, две минуты! – вздохнул он, и чайки взвились над волной, белоснежные, ринулись к солнцу. – Увы. Макс, ты сволочь. Ты скоро подохнешь, и я заберу все, что дал тебе. Вот до чего довела твоя жадность. Признайся, тебя подкупили? – спросил он с мольбой. – Та контора, где ты разработчик – дала тебе больше?
Часы настигали.
– Минута! – прокашлялся Эд. – Остается минута. Макс – ты идиот или гений? Ответь.
И секунды осыпались прахом, и Макс не успел – ни послать его к черту, ни крикнуть. Все сгинуло, съелось, распалось. Все стало мерцающе-черным. Как небо. Как море ночное. Как смерть.
Макс увидел себя в толстом кожаном кресле. Он спал, вскинув голову вверх, и эй-ди разгонялся по жилам, и давал ему долгие сны.
Мягкий, сладкий, надежный эй-ди.
***
Макс заныривал в формулы. И выплывал. И опять погружался. Они были подобны лесам, лабиринту, змее. Точно Эрос и Логос, Омега и Альфа. На белом, как снег, бесконечном экране – текли. Макс очень устал. Макс подумал о пляже, шезлонге, мохито… Потом вспомнил сон. Сон был гадок. Во сне его подло убили. Потом закопали в песок под раскидистой пальмой. И чайки кричали над ним, и шипела волна… А потом он проснулся, пустой и холодный, и встал, и пошел на работу.