Очень заманчиво придумать свой особый язык и говорить на нем с друзьями, чтобы остальные ничего не поняли. Но придумать язык трудно. Легче переиначивать обычные слова, менять и переставлять в них буквы.
В старину школьники на этот счет были большие мастера. Лет сто двадцать назад ребята в школах бойко шпарили по-тарабарски: согласные б, в, г, д, ж, з, к, л, м, н заменяли соответственно на щ, ш, ч, ц, х, ф, т, с, р, п и наоборот, а гласные оставляли те же. Так, фраза «Я получил двойку» на тарабарском будет звучать: «Я носугис цшойту». Это, конечно, только пример. Лучше носугакь одни някёмти (пятерки).
Еще проще другой школьный язык: к каждому слогу прибавляют какое-нибудь сочетание звуков, допустим «по» или «ста».
Тогда вместо «Вчера я сидел дома» можно сказать «Повче пора поя поси подел подо пома». Ну, а что значит «Стамы стапой стадем стана стау стали стацу» — сами догадайтесь.
Рассказывают, что два братца решили однажды поговорить на этом «языке», чтобы отец не понял. Как это делается, они толком не уразумели, — что называется, слышали звон, да не знали, где он. Разговор произошел такой:
— Ста-брат, пойдем ста-гулять?
— Ста-а уроки?
— Ста-не будем делать.
Отец сказал:
— Ста! А кнут мой видели?
Однако выдумыванием «языков» грешили не только школьники.
Любопытное предложение: «Ропа кимать — полумеркоть; рыхло закурещат ворыханы».
Это по-каковски? На слоги вроде не разобьешь и от замены букв ничего не получишь. Между тем это не беспорядочный набор звуков, не чепуха; это предложение со смыслом и переводится оно: «Пора спать — полночь; скоро запоют петухи».
От предложения «Аламонные карюки курещали курески» теперь вряд ли просто отмахнемся — сразу заметим в нем знакомое слово. В самом деле: если «закурещат» — «запоют», то, может быть, «курещали» — «пели», да и «курески» тоже что-то близкое.
Догадка правильная. Предложение переводится: «Красные девушки пели песни».
Но все же на каком это языке? Да на том самом, на котором от одного до десяти считают так: екой, взю, кумар, кисера, пинда, шонда, сезюм, вондара, девера, декан.
Это на офенском языке. Его еще называли кантюжным, ломанским, аламанским и галивонским языком.
На этом языке говорили офени. Те самые, что ходили по деревням с лубяным коробом за плечами, продавали свой немудреный товар: платки, сережки, колечки, иглы, нитки, гребешки, дешевые книжки и лубочные картинки.
Несколько веков подряд все офени были из крестьян Ковровского уезда, Владимирской губернии. Постепенно они придумали себе условный язык, передавали его из поколения в поколение. Владимирские мужики-коробейники уходили за тридевять земель, забирались в отдаленные места Кавказа и Сибири. Встречаясь на дальних дорогах, между собой говорили по-своему.
Даль изучал язык офеней, даже словарь составил. Он обнаружил, что офенский язык — как и все придуманные — небогат, слов в нем мало, многого и высказать нельзя.
Иные офенские слова неизвестно откуда взялись: деньги — юсы, дрова — воксари. Иные явно русского происхождения: двери — скрипы, делать — мастырить. Иным словам офени дали другое значение: город, например, назвали «костер».
Другие придуманные языки — воров, нищих, шерстобитов, торговцев лошадьми — совсем бедны. Они и предназначены лишь для переговоров о немногих тайных вещах.
А вот интересно, такое предложение кто поймет: «Казак седлал уторопь, посадил бесконного товарища на забедры и следил неприятеля в назерку, чтобы при спопутности на него ударить».
Вроде бы по-русски и большинство слов известно, но тут же эти непонятные «забедры», «назерка», «спопутность».
Предложение, однако, действительно не придуманное, русское. Перевод: «Казак оседлал коня как можно поспешнее, посадил товарища, у которого не было коня, на круп своего и следовал за неприятелем, имея его постоянно в виду, чтоб при благоприятных обстоятельствах на него кинуться».
Что за шутки — мы переводим с русского языка на русский!
Подошли к некоторым заблуждениям Даля.
Даль увлекался. Носился с «уторопью» и «забедрами», доказывал: говорить так короче, точнее, красивее.
Просвещение в России, утверждал Даль, принялось бурно. Язык народный за ним не поспевал. Литературный же язык не все, что мог, взял из народного, а должен бы. Далю казался не вполне народным язык Пушкина и Белинского. Он ратовал за новый «образованный язык», который учился бы у ярославского, костромского, архангельского крестьянина. В каждой губернии Даль находил великолепные слова — меткие, живописные, сильные; одна беда — местные. Литературный язык сам отбирает из местных слов наиболее нужные. Это дело долгое и сложное. Даль собирался насильно заталкивать в «образованный» язык «уторопи» и «забедры» на том основании, что сказать «следил неприятеля в назерку» проще и образнее, чем «следовал за неприятелем, имея его постоянно в виду».