– Благодарю, я лишь выполнил свой долг. Счастье, что полковник Дукатов не был свидетелем этой сцены. Он был бы взбешён…
– Вам всё равно придётся докладывать ему о случившемся.
– Увы… – вздохнул Петя и усмехнулся, припомнив любимую поговорку полковника на мотив модной песенки: – Мама, мама, что мы будем делать?
– Пить шампанское и веселиться! – отозвался Разгромов.
– Я всё-таки настаиваю на сатисфакции… – сказал Адя.
– Бросьте, юноша! Я вас понимаю. Я сам в ваши годы изрубил бы этого наглеца прямо здесь, но это неумно, поверьте. Дагомыжский хороший стрелок и фехтовальщик, а вам, простите, ещё надо совершенствоваться в этом. Зачем же спешить подставлять свой лоб холодному свинцу, когда жизнь позаботится предоставить вам для этого множество куда более достойных поводов!
– И это говорите вы, с вашей славой дуэлянта?
– Я – другое дело. Во-первых, я не даю промаха никогда, и сабля – продолжение моей руки. Во-вторых, мне скучно, и дуэль – один из хороших способов хоть немного пощекотать нервы, хотя и он уже мало помогает. Ну, а вам-то скучать рано! Ваша жизнь только начинается, вы ещё столько не испытали в ней! Не торопитесь на тот свет, пока не узнаете этот, – Разгромов вынул дорогой портсигар с не менее дорогими сигарами. – Угощайтесь, господа!
Петя отказался, а Адя с ребяческим любопытством схватил одну из сигар, закурил, закашлялся:
– Прошу простить, господа, – и отошёл от стола.
Тягаев отпил немного вина и сказал:
– Я давно хотел спросить вас, Разгромов. Вы не жалеете о том, что оставили службу?
– Какое это имеет значение? У меня, Тягаев, принцип: никогда не жалеть о том, чего уже не представляется возможным изменить.
– А Дукатов жалеет, что вам пришлось уйти из полка. Он очень ценил вас и до сих пор на занятиях приводит в пример.
– Что и говорить, наш полковник славный человек, хоть и производит впечатление крепостника из какого-нибудь медвежьего угла. Нет, Тягаев, я ни о чём не жалею. Чинолюбие мне не свойственно, да и дисциплина – не моя стезя. Муштра, отдание чести… Не каждому человеку подходит такая жизнь. Я не терплю системы, догмы. Я вольный казак, Тягаев! Родись я двумя столетиями прежде, так, пожалуй, со Стёпкой Разиным или Емелькой Пугачёвым разгулялся бы во всю Ивановскую!
– Так вы бунтарь?
– Ещё какой!
– Так ведь бунтари и теперь есть… – заметил Петя.
– Какие это бунтари! Социалисты? Народники? Террористы? Бог с вами, Тягаев! Учёные люди, группирующиеся в партии, служащие своей догме… Та же дисциплина, та же иерархичность, та же догма, то же навязывание чужой воли! Они ратуют за свободу, но не для всех! А для своих! Мы с вами, Тягаев, в число таковых не входим. Да только и «своим» свободы не будет, потому что над каждым из них будет догма, начальство, партийный устав – и ни единой собственной, не проверенной на верность идее мысли! Вот, их свобода! Конечно, кроме этих господ есть ещё застрельщики, бомбисты, рядовой состав, так сказать. Из студентов-недоучек, обиженных на жизнь, которой и попробовать не пожелали. Этих я презираю. Их бы в Обуховскую больницу всех свезти или драть, как в старые времена, чтобы дурь из головы вышла. Они свою волю подчиняют этим мерзавцам-доктринёрам, смотрящим на них, как на стадо, которому рано или поздно суждено пойти на заклание ради утоления аппетита хозяина. Ничтожные, глупые людишки! А их хозяев я, моя бы воля, перевешал на фонарях… Они власти хотят, своей абсолютной деспотии, а я воли хочу и больше ничего!
– А вы анархист, Разгромов.
– Открещиваться не буду, так и есть. Но анархизм – естественная черта русского человека. Для русского человека нет авторитетов. Не в нигилистическом смысле, нет, а в его вековом, православном. Знаете ли, Тягаев, что однажды изрёк наш знаменитый славянофил Хомяков? «Христос для меня не авторитет, а Истина!» Вот, Тягаев, в чём дело! Авторитет – это не для русского человека. Для русского человека – Правда. Правда единственная, не правда лагеря, а Правда божеская! Любовь! Наш русский человек перед своими героями не преклоняется рабски, а любит их! И Царя русский человек не уважал, а любил, как отца, как некое воплощение Правды на земле. Поэтому я и говорю, что русский человек – анархист, по существу своему. Потому что он Правды ищет, а не хозяина, и любит лишь того, в ком Правда эта ему покажется. Я за того, кого люблю, лютую смерть приму, но не пытайтесь заставить меня целовать ему сапоги – не стану, хоть на куски рвите!