– Вы всё-таки большой оригинал, Разгромов. Не думал я от вас услышать проповедь анархизма и божеской правды. Откровенно говоря, мне всегда казалось, что вы в Бога не веруете.
Разгромов задумался:
– А чёрт знает… Я и сам не разберу, верую или нет. А, вот, вы, Тягаев, образец служивого человека. Быть вам генералом, если только не убьют прежде на войне!
– Так ведь нет войны.
– Вас это огорчает?
– Разумеется, да! Я избрал воинскую службу, чтобы воевать, а перспектива провести всю жизнь в этой казарме меня вовсе не прельщает.
– Не беспокойтесь, корнет… Верьте слову, новый век принесёт нам столько войн и крови, что мы все ещё взмолимся о мирных днях.
– А что станете делать вы, если начнётся война?
– Естественно, отправлюсь на неё. Война – хороший способ разогнать застоявшуюся кровь, размять затёкшие мускулы, развеять из головы дурман нашей мирной жизни… Кстати, куда запропастился ваш приятель Обресков? Ему надоело наше общество?
– В самом деле, пойду поищу его, – Петя поднялся и направился к дверям собрания, слыша краем уха, как Разгромов произнёс, обращаясь к офицерам:
– Прежде здесь было веселее, господа!..
Гомон голосов и гитарные аккорды остались позади, а Петя очутился на улице, где всё ещё свирепствовала гроза, и ничего невозможно было разглядеть в кромешном мраке этой непогожей ночи.
Глава 2
Полицейская пролётка быстро мчалась по ещё не высохшим после бывшей накануне грозы улицам, на которых в этот ранний час уже начиналась повседневная жизнь москвичей. Семенили чиновники в свои конторы, спешили за покупками к Китайской стене дородные хозяйки, мелькали торговцы, зазывающие купить свой товар… Некоторые поглядывали вслед пролётке:
– Никак рестовывать кого покатили!
Николай Степанович Немировский скользил взглядом по улицам и вертел в руках свою неизменную тавлинку. На его морщинистом лице застыло выражение озабоченности, в которой Вигель угадывал что-то большее, чем мысли о новом деле. Годы службы состарили Николая Степановича. Он как-то высох, черты лица заострились, морщины углубились, а некогда стальной шлем густых, спадавших чубом на лоб волос, сделался теперь белоснежным. Однако, всё так же молодо поблёскивали лучистые глаза старого следователя, и его движения не приобрели старческой медлительности, но остались лёгкими, быстрыми и чёткими.
– Нет, пора уходить на покой… – наконец, вымолвил Немировский. – Все порядочные люди, дожив до почтенных лет, в такой час посиживают себе дома, пьют чай со свежими чуевскими булками, читают книги, а у ног их лежат верные собаки с умными глазами, и соловьи посвистывают, а тут чуть свет приходится срываться к чёрту на кулички, потому что очередному уж наверняка благородному человеку пришла блажь отправить на тот свет своего ближнего!
– Вы не в духе сегодня, Николай Степанович, – заметил Вигель, успевший привыкнуть к таким речам своего наставника. – Вы ещё десять лет назад хотели уйти на покой.
– И глупо сделал, что не ушёл… – Немировский вдруг внимательно взглянул на Петра Андреевича. – Ты рассказал бы мне, Кот Иванович, давно ли ты встретил её?
– Кого? – зачем-то спросил Вигель.
Немировский достал из внутреннего кармана сложный вчетверо рисунок, который Пётр Андреевич набросал, вернувшись вечером из театра:
– Ты хотя бы не раскладывал подобные улики по кухонным столам…
– Это… старый рисунок… Наверное, выпал случайно… – Вигель покраснел, чувствуя, что глупо и напрасно соврал.
– Ты, Пётр Андреич, кому на грош пятаков дать пытаешься? Вряд ли двадцать лет назад это прелестное создание носило такие накидки и такие камни!
– Простите, Николай Степанович, сам не знаю, что говорю, – Пётр Андреевич провёл рукой по лбу. – Я встретил её вчера в театре. Случайно. Я не хотел идти на этот спектакль, но Ася настояла… А Ольга была на премьере с дочерью и сыном… Оказалось, что этот театр был создан на деньги её мужа, и после его смерти она оказывает ему поддержку… Вот и всё!
– Всё, – Немировский усмехнулся. – Только не говори мне, что, встретив её, ты не вспомнил прежнего, не пожалел о том, что потерял, тем более зная о её вдовстве…
– Какое это имеет значение? Я никогда не забывал Ольгу – это правда. И я никогда не скрывал этого. Но правда и то, что я больше не увижусь с ней.
– Не зарекайся. В Божием мире ничего нельзя знать наперёд. И того, что суждено, нашей волей не переменить…
– О чём это вы, Николай Степанович?
– Неважно. Я лишь об одном хотел сказать… Ася должна быть спокойна. Мы с тобой оба знаем, что вероятность того, что она поправится, крайне мала. Так вот её последние дни не должны быть омрачены ничем!