Для церкви мы надели самые лучшие наряды и вышли в темноту за окном: трехмильная прогулка, как раз придем к восьмичасовой мессе. Стояла полная луна, так что мы хорошо видели дорогу. Билли, мой самый младший брат, поднял нам всем настроение, начав распевать одну за другой все рождественские песни, какие только знал. Порой он путался в словах, но мы все присоединились к пению — получилась веселая компания прихожан. Родители шли поодаль, держась за руки и тихо радуясь счастливой семейной картине.
— Джо, — услышала я мамин шепот, — ты понимаешь, что в этом году слишком много потратил на подарки для них?
— Тсс, Китти, — хмыкнул он. — Вот увидишь свой подарок и порадуешься: за него я отдал сущие гроши!
Мама ткнула его локтем в бок, невольно улыбнувшись, и они снова замолчали.
Наша маленькая группа пробиралась через долину, и в темноте начали понемногу появляться огни: деревенские просыпались рождественским утром и зажигали свечи в окнах. Словно ожерелье из мерцающих на горизонте жемчужин, дома наших соседей освещали дорогу, и несколько запоздавших жителей присоединились к нам по пути к церкви.
Соседи, друзья и родственники толпились в проходах. Мы хвалили наряды друг друга, восхищались убранством церкви, украшенной ярко-зеленым остролистом и гроздьями ягод, свисавшими чуть ли не с каждой балки. Возбужденный говор — мы все здесь, собрались в такой особенный день! — грозил заглушить мессу отца Питера, но потом зазвонили колокола, и те, кто постарше, зашаркали к своим местам, а мы запели хором «Слушайте! Ангелы-вестники поют!», и гул голосов затих.
Когда мы вышли из церкви, солнце уже поднималось над Холмом Фейри, но иней все еще виднелся на траве, будто кто-то рассыпал кругом волшебную пыльцу. На улице разговоры возобновились: по одной стороне дороги вышагивали мужчины (они обсуждали цены на молоко и то, какая корова у кого отелилась); женщины держались другой стороны. Я отделилась от толпы и посмотрела на дорогу, ведущую к Торнвуд-хаусу. Конечно, Хоули посещали другую церковь, так что у меня не было надежды встретить сегодня близнецов или их отца. Я могла различить только остроконечную крышу дома и большие дымоходы — в лучах утреннего солнца они казались темными и неприветливыми. Мне стало интересно, как отмечают Рождество в таком величественном особняке, поэтому, когда мы проходили мимо, я вытянула шею, силясь рассмотреть длинную подъездную аллею и высокие тополя, заслонившие вход, — но никаких признаков жизни не углядела. Два больших венка из плюща, перевязанные красными лентами, торжественно свисали с чугунных ворот, но при этом смотрелись унылыми, совсем не праздничными. И тут внезапно тишину зимнего воздуха рассек топот копыт лошадей и скрип колес. По подъездной дорожке пронеслась повозка. Она была уже почти совсем рядом, когда я разглядела в экипаже Джорджа Хоули: он восседал как лорд, в дорогом пальто, кожаных перчатках и фетровой шляпе. Сердце у меня при виде него бешено забилось; впрочем, все наши соседи тоже переменились, когда он приблизился.
— С наступающими праздниками! — громко и очень ясно проговорил он, пока слуга открывал чугунные ворота.
— И вам доброго дня, сэр! — последовал уважительный ответ.
Местные не питают особой симпатии к семье Хоули, но, поскольку они крупнейшие землевладельцы в округе, все же выказывают им некоторое почтение. И несмотря на англо-ирландское происхождение, которое делает Хоули недосягаемыми для нас, простых смертных, всякая девушка, если только у нее есть глаза, тает при виде Джорджа. Его густые светлые волосы, ровной волной ниспадающие вдоль висков, и волевые черты лица привлекут внимание любой, будь она из протестантов или католиков. Я задержалась, пытаясь поймать его взгляд, уверенная, что он помнит меня с прошлого лета. Большую часть года он провел в университете в Англии и, вероятно, вовсе не вспоминал про Торнвуд.
Увы, карета промчалась дальше по дороге. Он так и не увидел меня. Я постаралась скрыть разочарование, потому что нет смысла тосковать по тому, чего тебе никогда не видать.
Вернувшись домой, мы с мамой продолжили приготовления к празднику. Мы запекали гуся, и аромат его наполнил весь дом. Мы ели, пили, пели и играли, и день кончился так же, как и начинался, — доением Бетси: моя рука на ее животе, ее теплое дыхание убаюкивает меня.
Сегодня же меня разбудили грохот барабанов и нестройный хор голосов. До этого я, как обычно, подоила Бетси, забралась обратно в неприбранную постель — что у нас дома позволяется только по особым случаям — и провалилась в глубокий сон без сновидений. Поначалу звуки не имели никакого смысла, но по мере того, как я вырывалась из объятий Морфея, приходило осознание.