…И вот что я понял, глядя на отдыхающих в засаде моих соратников. Они с аппетитом ужинают. Шутят, подначивают друг друга. Сейчас они противники нескончаемого хождения по Регистану, враги долгих часов бдения. Они рады, что избавились от ярма своего БК. БК их недруг. И это так естественно. Недруг — и в то же время неизбежный, необходимый, насущный для них удел — носить с собой свой боекомплект. И война такой же удел, и любовь. Разве умирающий среди песков пулеметчик был закован в броню бесчувствия? Он молил своих земляков: «Позаботьтесь о моей сестре или позаботьтесь о моем доме, родителях…». И поэтому мне драгоценна его жертвенность…
Я наблюдал за беженцами-белуджами, они не шутили, не подтрунивали друг над другом. Не подумай, что я веду речь о противодействии, об облегчении, что наступит неизбежно, если удалить больной зуб. Противодействия, контраста хватает ненадолго. Да, если вода станет безвкусной, запретив ее пить, можно вернуть ей вкус. Она станет вкуснее.
Вкуснее рту, горлу, желудку, и ничему больше. Так вкусен ужин для моих соратников после тяжкой и неприятной работы. Разыгравшийся аппетит — причина их удовольствия. Можно, конечно, оживить жизнь и для белуджей, кормя их только по праздникам…
…Но бойца в засаде взращивают часы бдения. Хотя и в засаде тоже едят. Однако совместный ужин группы в засаде нечто иное, нежели воловье стремление к кормушке и обожествление желудка. Ужин их — причащение хлебом, собравшим на ужин соратников. Пусть они не догадываются об этом. Однако с их помощью хлебное зерно становится бдением и взглядом, обнимающим родной дом, и может случиться так, что бдение и обнимающий дом взгляд благодаря им возвеличат хлеб.
Хлеб, он ведь тоже разный, есть один хлеб — офицерский, белый и мягкий и есть другой — солдатский, серый и «сопливый», зараженный картофельной палочкой.
Если ты хочешь проникнуть в тайну затаившихся в засаде бойцов, о которой они не подозревают, посмотри, как обольщает кто-то из них в госпитале женщин, рассказывая им: «Лежу я как-то в засаде, и вдруг у меня прямо над головой одна за другой три пули, я и ухом не повел, не шевельнулся…». И с гордостью откусывает большой кусок белого свежеиспеченного хлеба из офицерской столовой…
А ты, глупец, услышав эти слова, счел стыдливость любви похвальбой бахвала? Знай: солдат, рассказывая байки о своем лежании в засаде озабочен не возвеличиванием себя — ему хочется согреться тем чувством, в каком он не признается и сам себе. Он никогда не признается, что любит. Он умрет ради своего божества, но оставит его безымянным. Он служит ему, но не хочет сознаваться в этом. И того же молчания требует и от тебя. Патетика его унижает. Не умея назвать свое божество, он инстинктивно защищает его от твоих насмешек. И своих собственных тоже. Вот и разыгрывают гвардейцы бригады бахвалов и фанфаронов, без натуги вводя в заблуждение ради того, чтобы где-то, в глубинах самих себя, прикоснуться к затаившемуся там роднику любви…
И если красотка-медсестра скажет: «Вот незадача, мало вас уцелеет после войны на гражданке!» — ты услышишь, как охотно они с ней согласятся. Согласятся, изрыгая ругательства и проклятья. Но втайне слова сестрички мелосердия им приятны, словно признание. Ибо умрут они ради своей любви. Но попробуй скажи им, что они любят, они расхохочутся тебе в лицо! За дураков ты их, что ли, принимаешь, собираясь расплатиться цветистыми фразами за их кровь?! Хотя храбрости им не занимать, ясное дело! Так тщеславятся они. Из любовной стыдливости разыгрывают бахвалов. И правы, потому что иной раз правительство обманывает их. Пользуясь их любовью к их родине, отправляет спасать свои закрома. Презирая тебя, они постараются тебя уверить, что идут на смерть из фанфаронства. Сам-то ты не любишь. Они чувствуют в тебе сытого. Но с любовью, без лишних слов, спасут страну и с наглой усмешкой, будто кость собаке, бросят правительству его спасенные бюджеты, потому что и они часть своей страны… — страны которой уже нет, которая их уже не помнит!
Двадцать один год назад, в мае 1988 года, начался вывод войск из Афганистана.