========== 1. Пятница, 31.05 ==========
Первое впечатление было ужасным.
Не представляю, на кого был зол Вадим: на друга, учителя, одноклассников или родителей, – вариантов множество.
Его вид вызывал одно желание – не приближаться. Что я и делал, покуривая на углу на почтенном расстоянии, чтобы он за меня не зацепился. Было понятно, если зацепится, не отпустит. И не отпустит по-плохому: изобьёт как минимум. Бывает такое с озлобленными людьми: неважно, кто перед ним, причина их злости или случайный элемент, ярость должна выйти.
Было жутко на него смотреть и становилось хуже, когда он замечал и смотрел в ответ. Хотелось убраться или стать невидимым, чтобы перестал. Но второе невозможно, поэтому первое. Я поворачивался спиной, чтобы не видеть его и быстро выкуривал сигарету. Не понимал, зачем вообще выхожу, если даже покурить нормально не могу. Только пачку перевожу.
А потом пошли жалобы от учителей: заметили меня. Поэтому пришлось собраться с духом и оказаться немного ближе к Вадиму. Он был примерно таким же злым. Злым где-то в своих мыслях и из-за этого во взгляде. Так бывает, когда непроизвольно задумываешься об вещах, которые раздражают, бесят, которые не переносишь, которые переносишь возникновением агрессии.
Ему моё присутствие не понравилось. «Чё припёрся? Чё зыришь? На что уставился? Прописать разок?» – подобные фразы читались во взгляде. Хорошо хоть не озвучивал. Мысленно я сохранил одну жизнь.
В следующий раз попытался заговорить, потому что хотел размягчить атмосферу и не пребывать в бетонной неловкости, пока пытаюсь покурить.
— Эй, а ты, — и я не нашёл способа лучше, чем начать с «Эй, ты», — из какого класса? — И я не знаю, почему спросил об классе, а не об имени. — Я из девятого «А».
— А на хера тебе знать? — это был логичный вопрос, и ответа у меня не оказалось.
— А вежливее нельзя? — зато у меня была реакция на провокацию.
Первый разговор тоже был ужасным. Я рад, что Вадим не кинул в меня бычок, потому что казалось, что он мог. Я был уверен, что он это сделает, и пожалел, что решил открыть рот.
Я рассказал об этом Александру Владимировичу, а он от души посмеялся. Я почувствовал себя идиотом. Начал непонятно с чего и зачем, потом отреагировал на его пренебрежение и сам испугался. Александр Владимирович посоветовал начать с основ. Я тоже так подумал.
— Тот тухлый, да? — сообразил Вася, когда я рассказал о попытке завести разговор.
— Ага, тоже видел, — вклинился Дима.
— Стрёмный… пиздец, — подвёл я.
— Может, нам с тобой, как бригада, ходить. Впятером проще одного сдержать, — предложил Петя.
— Если бы дело было в количестве.
— Слушайте, а может у него гормоны шалят? — предположил Дани. Мы все посмотрели на него. — Всякие болячки с гормонами случаются и так повлиять могут.
Мы взяли на заметку.
— А у тебя проблем со здоровьем нет? — я не знал, с какой стороны подступить, и использовал предположение Дани.
Вадим посмотрел на меня… плохо. Неодобрительно.
— Нет.
Будто я без него не знал, что сморозил глупость. Решил вернуться к основам.
— Давай сначала, — я развернулся к нему телом, — меня зовут Гоша. И мне не нравится атмосфера между нами. Если у тебя проблемы с гневом, у нас есть психолог, — выпалил слёту. Будто назойливая реклама: «Сеченов Александр Владимирович – школьный психолог, принимает учеников после уроков. Возможна предварительная запись. Кабинет психолога на первом этаже, в левом крыле».
— Знаю, — Вадим нахмурился. — Он тоже здесь курит.
— И… что думаешь?
— О чём?
— Об Александре Владимировиче.
— Ну он… странный, — протянул Вадим. — Я думал, он меня отругает или нотации прочитает. Обычно же так делают.
А я почувствовал попутную волну: вот оно, вот оно.
— Ага. Круто, да?
— Не знаю, — Вадим стряхнул пепел с сигареты и заметил, что курить нечего. — Такого ещё не было, и я не знаю, как на это реагировать. — Вадим полностью отошёл от состояния, где его кто-то бесил. — Наверное, да, круто. А тебе какое дело? Рейтинг популярности собираешь?
— Нет, думаю, как начать с тобой диалог.
Вадим снова нахмурился и отшатнулся.
— С чего ты решил, что я захочу? — это был убедительно хороший вопрос.
— То есть тебе в кайф тут одному покуривать и выглядеть как собака с предупреждения «осторожно, злая собака»? — я представлял, что за такие слова мне может влететь, но уже меньше, чем раньше.
— Знаешь, мне сейчас не до кайфа, быть одному, в компании, выглядеть как собака или нет. — Он только тогда выкинул бычок и прижал его подошвой.
Казалось, что напряжения с лица ушло, но оно только приняло другую форму – задумчивости.
— Что-то… случилось?
— Типа того, — раскинул. — Меня зовут Вадим, я из девятого «В» и ни о чём больше я не хочу говорить, — его слова звучали спокойно.
Это было второе впечатление.
За агрессией следует осмысление.
Я поделился этим с ребятами и Александром Владимировичем, потом ещё пересекался с Вадимом и заводил какую-нибудь отвлечённую тему. Поначалу мы цапались на непонимании и резких словах. Оба были виноваты. И вели себя схоже. Затем ребята подключились и распределяли наше внимание. После Нового года отношения закрепились, наша компания стала «компанией», «всеми», где был я, Петя, Вадим, Даня, Дима и Вася. Большая компания, где всё удивительным образом гармонировало и где каждый понимал, что происходит с другими. Наши перебранки с Вадимом обрели характер шутки, стали привычными и в некоторой степени необходимыми – с ними было понятно, что всё хорошо, как обычно, и волноваться не о чем.
Но когда Вадим узнал… Сказал, что узнал, услышал, что в понедельник был там, меня разбило.
Это была не злость. Отвращение. Омерзение? То, что оголяло и стыдило без слов. Я никогда не видел у него такого взгляда, даже когда он говорил про извращенца из метро. Для него я был извращенцем похуже, который заслуживает пристыжения и насмехательства. Унижения. Потому что сделал то, чего делать было нельзя.
Я понимаю почему. Знаю.
Как я могу не знать?
Было жарко, лицо горело. Уши ужасно краснели, когда я думал о нём: о его взгляде, словах, голосе, действиях, и чувствовал, что могу заплакать. Так меня это потрясло.
Я плакал только у Александра Владимировича и только тогда, когда говорил о бабушке. Но теперь появилась другая причина. И эта причина ненавидела меня, хотела вырезать из своей жизни.
Это было понятно без слов. Вадим показал достаточно. Сказал исчезнуть. Будто ничего не было, кроме моей ошибки.
Так стыдно мне не было ни перед матерью, ни отцом, ни Александром Владимировичем. Ни перед кем из них.
После уроков я подождал, когда желающие попрощаются с Александром Владимировичем, и после того, как зашёл и закрыл дверь, всё рассказал. Кому бы ещё я мог?
Даже выдержал и не заплакал. Не знаю, зачем я держался и показывал характер. Его не было. И Александр Владимирович был тем, кто в первую очередь об этом знал.
— Жора, — его голос привёл в чувство. — Сядешь?
Я покивал и сел в кресло. На край. Не мог упасть на спину и был зажат. Я это чувствовал: шея, плечи, руки, спина, ноги – всё в напряжении. И, кажется, избавиться от этого напряжения никак не получится.
— Кофе?
— Да. — Мои предпочтения он знает.
Я смотрел за его движениями. Они были плавными и краткими. Никакой суматохи, никакого беспокойства. Поднять руку, взять чашку, поставить её, открыть кофе, насыпать, залить кипяток. Не знаю, почему они меня привлекают. Быть может, потому что у себя отмечаю много дёрганий, без которых можно обойтись, или потому что его кажутся такими выверенными и точными, будто он тренировался. Как танцор или фигурист.