Да, не тянул.
Тогда все обошлось благополучно. Меня американцы не засекли. Вот только Элена, как я узнал позже, погибла в автомобильной катастрофе после похорон своей тетушки. Случайно. Так мне сказали позже в Москве…
Происходили и веселые, я бы сказал, даже комичные случаи. Вспомнилась одна история, за которую меня до сих пор презирают все знакомые, вне зависимости от социального положения, возраста и профессии. Все началось с того, что в начале 1964 года на итальянские экраны вышла кинолента режиссера Коменчини «Девушка Бубе». Заглавную роль в ней играла малоизвестная тогда, молодая актриса Клаудия Кардинале. Но поскольку картина была о трагической любви итальянского партизана-коммуниста и простой деревенской девчонки, на нее отозвалась газета «Известия» большой статьей своего собственного корреспондента, то есть вашего покорного слуги. Статью перепечатали многие газеты, и фильм купили почти все бывшие социалистические страны по совету советского министра культуры Екатерины Фурцевой. Так или иначе, но капелькой своей дальнейшей популярности Клаудия обязана советской правительственной газете.
И вот однажды в римском корпункте «Известий» зазвонил телефон. Его хозяин, то есть автор, пребывал в это время в приятном холостяцком одиночестве.
— Это Клаудия Кардинале, — зазвучал в трубке характерный хрипловатый голос актрисы. — Синьор Колосов, можно к вам заглянуть на несколько минут?
— Конечно. А вы знаете адрес?
— Да. Мне его сказали в вашем посольстве. Я еду.
Минут через пятнадцать в корпункт явилась элегантнейшая Клаудия. В руке она держала черную продолговатую коробку. Я пригласил ее в гостиную. Она открыла свою ношу — на красном бархате лежала бутылка французского коньяка.
— Это коньяк наполеоновских времен, — гордо заявила Клаудия. — Это сувенир вам в подарок за прекраснейшую рецензию в «Известиях» на мой фильм. Она мне очень помогла, это рецензия.
Потом была традиционная чашечка черного кофе, сваренного мною впопыхах, затем рюмка-другая коньяка, затем наступила неловкая пауза. Клаудия смотрела на меня подбадривающе и выжидающе одновременно. А я, честно говоря, думал о том, не приехала ли за ней итальянская «наружка» и не придут ли нас проведать, если мы с актрисой окажемся вдруг в моей спальне. Выручил телефон. Я взял трубку. Дежурный посольства срочно требовал меня к послу. Это вообще-то был условный сигнал. Меня просто (так оно и оказалось на самом деле) добивался резидент, чтобы дать очередное задание.
— Я очень сожалею, Клаудия, но меня требует к себе посол. Надо ехать. Он у нас человек очень строгий.
— Действительно посол? — Она насмешливо посмотрела на меня. — Как же не вовремя звонят эти советские дипломаты. Ну что ж, поедем. Тебя (после коньяка мы перешли на «ты») подвезти?
— Нет, зачем же. Я тебя провожу.
Садясь в лимузин, она вновь насмешливо взглянула на меня:
— Мне кажется, мой друг, что второго такого случая не будет.
Несколько лет спустя я встретился со звездой итальянского кинематографа на приеме по случаю Недели советских фильмов в Милане. Клаудия Кардинале стояла в кругу своих многочисленных поклонников с бокалом шампанского в руке.
— О, Леонид! — Она вышла из кольца своих воздыхателей. — Какими судьбами? По-прежнему корреспондент «Известий», да? Простите, господа, но мне нужно поговорить с этим синьором с глазу на глаз.
Мы отошли в угол зала. Она опять насмешливо, как тогда в корпункте, посмотрела на меня.
— Скажи, Леонид, только честно скажи. Почему ты тогда удрал от меня?
— Ты же слышала телефонный разговор, Клаудия. Меня вызвал посол. Действительно было чрезвычайно спешное дело.
— Правда? А я, грешница, подумала, что ты просто струсил.
Что же, может быть, и струсил. Всякое бывает. И я, может быть, не стал бы писать об этом эпизоде, если бы сама актриса не рассказала в виде анекдота, какой попался ей однажды придурковатый и нерешительный советский журналист, который удрал от такой красавицы. Впрочем, стой. Поскольку речь зашла о представительнице святого искусства, то продолжу эту тему в следующей главе.
Глава XI
ПАРИЖ СТОИТ МЕССЫ
Он постарел, мой дорогой друг Эмилио. В длинных волосах, зачесанных назад, седина явно берет свое. И только темно-карие глаза, смешливые и печальные одновременно, остаются по-прежнему молодыми.