Мы с Эмилио Монтаньяни идем по улицам города. У него масса знакомых. Да и что в этом странного? Художник Монтаньяни давно уже признанный певец своего города. Его произведения — в местных картинных галереях, в частных коллекциях, в тратториях и кафе. Они перешагнули не только крепостные стены Сиены, но и всей Италии. Вы увидите картины Монтаньяни в Риме, в знаменитой флорентийской галерее Питти, в музеях Чикаго, Парижа и других европейских и неевропейских городов. Монтаньяни — лауреат многих премий.
Когда мы расставались с ним последний раз, я задал художнику один-единственный вопрос:
— Эмилио, о чем ты мечтаешь?
— Побывать в Париже. Ты слышал когда-нибудь крылатую фразу «Увидеть Париж и умереть»?
— Когда-то слыхал. Но более известна фраза «Париж стоит мессы». Вот только почему?
— А дьявол его знает. Мне больше нравится первая. Я очень хотел бы увидеть Париж и умереть.
Эмилио Монтаньяни уехал в Париж и там умер. От цирроза печени.
Между тем фраза «Париж стоит мессы» стала настолько знаменитой, что вошла практически во все энциклопедические словари разных стран и народов. А произнес это магическое словосочетание отпрыск Антуана Бурбона, родившийся в 1553 году, нареченный именем Генрих и ставший уже в девятнадцать лет королем испанской Наварры. Это был боевой и очень тщеславный юноша, возглавивший французских гугенотов, другими словами протестантов, во время кровавых религиозных войн. Впрочем, Генрих олицетворял собой не только непомерно раздутое тщеславие или честолюбие, но и идеологическую неустойчивость. Короче говоря, когда Париж провозгласил, что признает Генриха королем только в случае принятия им католической веры, он, не колеблясь, превратился из протестанта в католика и занял королевский трон во французской столице, произнеся при этом те самые исторические слова. Хотя для Генриха IV Париж, видимо, все же не стоил мессы. Да и не любил покойный Париж, не восхищался его неповторимыми красотами. Некогда было, да и оппозиция одолевала.
А Париж невозможно не любить. Это я понял сразу же, как только оказался в этом неповторимом городе. До этого крылатая фраза «Увидеть Париж и умереть» как-то меня не волновала. Первый мой визит во французскую столицу имел место в августе 1966 года. Я находился в Москве в очередном отпуске и собирался вновь отправляться в вечный город. Жена, первая жена, с детьми оставалась в Москве еще на месяц по семейным обстоятельствам. Мои вещи были собраны, мой родной 5-й отдел ПГУ КГБ в лице его начальника провел со мной воспитательную беседу, сдержанно похвалил за достигнутые успехи, дал ЦУ на ближайшее будущее. Я заехал в газету «Известия», чтобы попрощаться с ребятами из иностранного отдела. Меня вдруг срочно вызывают к главному редактору Льву Николаевичу Толкунову. Он пришел в «Известия» из самой главной по тем временам партийной газеты «Правда», где занимал должность ответственного секретаря. Отличался он удивительно мягким характером, никогда не кричал на подчиненных, а если и увольнял кого из газеты за разные прегрешения, то уходил тот человек обязательно на более высокую должность, с более высоким окладом. Замечательный, в общем, был человек. Так вот явился я к нему в тот день в кабинет, и между нами произошел короткий диалог:
— Леонид Сергеевич, ты очень любишь ездить поездом?
— В принципе не очень. Лучше самолетом. Быстрее, приятнее и надежнее.
— Вот я тоже так думаю. Поэтому дано указание срочно заказать тебе билет на самолет Москва — Париж — Рим.
— А почему через Париж? Ведь летает же прямой самолет до Рима.
— Вот в том-то и дело. Есть у меня к тебе небольшая просьба, вернее поручение. В Париже у нас корреспондентом сидит Лев Володин. У тебя с ним хорошие отношения?
— Даже дружеские. Он свой парень, да и журналист отличный.
— Прекрасно. Ты передашь этот пакет Леве, мое к нему послание. Просьба не вскрывать. Понятно?
— Понятно.
— Далее. У тебя большой багаж?
— Нет. Один чемодан. Жена с девчонками еще месяц побудут в Москве, потому что…
— Не важно. Раз нужно, так нужно. Значит, возьмешь с собой небольшую посылку с представительскими продуктами для корпункта Володина. Если будет перевес багажа, мы оплатим.
— Нет проблем, Лев Николаевич. Все исполню как надо.
— Ну, тогда с Богом, вернее с коммунистическим приветом.
Главный редактор встал из-за своего необъятного стола и подошел ко мне попрощаться. И тут меня обуяло необыкновенное нахальство.