В 1943 году служба СД привлекала Рутченко к своей деятельности в Кировограде, Харькове, Днепропетровске. Он участвует в допросах и расстрелах советских партизан и подпольщиков, принимая щедрые вознаграждения от гитлеровцев.
И снова вверх по лестнице, ведущей вниз: Рутченко направляют в Берлин, где по указанию абвера он приступает к подготовке диверсионно-террористических групп для заброски их в среднеазиатские республики СССР. На Рутченко обращают внимание и главари Народно-трудового союза (НТС), находившегося в постоянном контакте с немецкими фашистами. Идет год 1944-й. Фашисты терпят поражение за поражением. Крах гитлеровской Германии неминуем. Но раненый враг опаснее вдвойне. Рейхсфюрер Гиммлер спешит собрать под свое знамя разного рода предателей и энтээсовских функционеров, сколотить новую группу диверсантов «вервольф». Приближенные знакомят своего шефа с Рутченко, на которого «можно возложить деликатные задания».
После войны г-н Рутченко добился сначала контактов, а затем — теснейших связей со спецслужбами США. Ему доверяют, ему платят деньги. Наконец, назначают шефом НТС в Вене. Но там почва начинает ускользать из-под ног предателя. Ему не везет. Рутченко продолжает выслуживаться, стремясь склонить к измене то одного, то другого офицера из советской военной администрации в Австрии, однако все впустую.
«Не лучше ли, пока не поздно, перебраться в Париж, — рассуждает он, — туда, где человек, к которому неплохо относятся американские спецслужбы, может всегда пригодиться?!» Вспомнив, что он написал не один донос на советских людей, Рутченко убеждает всех, что он вполне может работать на ниве журналистики. Имея довольно слабое представление об истинном положении дел в Советском Союзе, он, чтобы «поднять уровень» своих статеек, старается втереться в доверие к приезжающим из СССР в командировки людям, ловит на ходу любую информацию, а затем, препарировав ее в антисоветском духе, продает радиостанции «Свобода».
И вот теперь он сидит перед нами — шарфюрер Николай Рутченко.
— Зарабатываю кое-как на жизнь журналистикой, — говорит он. — Пишу на экономические темы. Книжки книжками. Они большого дохода не дают. Так, чего доброго, и ноги протянешь.
— На кого же вы сетуете? На капитализм, в который вы, так сказать, добровольно переселились, или на каких-то конкретных людей, окружающих вас?
Он отвечает сразу, видно, что раздражение накопилось давно, раздумывать не надо:
— Видите ли, сейчас к нам время от времени заявляются разные, так сказать, «свеженькие» прохвосты, которые выезжают из России якобы в Израиль, а оседают в Париже или Мюнхене. В Израиле, чего доброго, в армию можно угодить, попасть на фронт, пулю схватить. А здесь поспокойнее, поуютнее. Хапуги они. — В его словах сквозит ненависть и ревность. — Обжирают они нас, лезут в тепленькие местечки. У них, конечно, знаний побольше, да и ум поизворотливей.
— Говорят, что недавно в Париже состоялась своего рода сходка отщепенцев с надеждой объединиться, чтобы жить в мире и дружбе. Судя даже по вашим репликам, вас раздирают противоречия. «Отцы» недовольны «детьми», и наоборот. Верно это?
— Да, собирались мы тут. — Рутченко не хочет вдаваться в подробности.
Сборище проходило под девизом «помощи проникновению свобод в Советскую Россию». Разного рода и возраста «правозащитники», состоящие, как, например, наш собеседник Рутченко, в НТС, равно как и не входящие в него, кричали и размахивали руками по поводу того, что, мол, «вновь приезжающие господа используют свое положение для личного обогащения», что с этим пора кончать. Выступления участников сборища ярко свидетельствовали, что вся эта разношерстная гоп-компания разрознена на отдельные группки, отчаянно враждующие между собой. Не случайно, когда один из «превосходительств» выдвинул старую как мир идею о сколачивании, «пока не поздно», своего эмигрантского правительства «для России», некто Вл. Алой не сдержался и зло парировал: «Уж как-нибудь 150 миллионов русских обойдутся без нашего «правительства», господа. Чушь собачья все это!»
Дни летели быстро, и вот уже завтра мне надо улетать в Рим с аэродрома Орли. Мой друг-приятель загрустил.
— Я тебе ничего не успел показать здесь по-настоящему, Ленька. Надо бы поездить по стране, позагорать на море.
— Да брось ты, старик. Париж — это зеркало Франции. Достаточно было и его. Спасибо тебе за все преогромное.