В 1939 году папский престол занял Пий XII, он же Эудженио Пачелли, бывший нунций — ватиканский представитель в Германии. Его имя и деяния — одна из не очень симпатичных страниц в истории Католической Церкви. Именно Пий XII благословил мятеж Франко, который обернулся большой кровью для испанского народа. «С большой радостью мы обращаемся к вам, дражайшие сыны католической Испании, с тем, чтобы по-отечески поздравить вас с благословенным миром и победой, — писал Папа новому испанскому диктатору, — которыми Господь соблаговолил увенчать вас». Католическая Церковь отпускала авансом грехи гитлеровцам, убивавшим стариков, женщин и детей на оккупированной территории бывшего Советского Союза. Пий XII ни разу не поднял своего голоса в защиту миллионов людей, которых душили в газовых камерах и сжигали в крематориях фашистских лагерей смерти. И тот же Пий XII не постеснялся призвать к милосердию по отношению к главным военным преступникам, попавшим на скамью подсудимых в Нюрнберге. Антикоммунистическая и профашистская позиция Ватикана во Второй мировой войне не прибавила авторитета всей папской верхушке не только в глазах рядовых католиков, но и всех людей планеты, особенно после окончания Второй мировой войны. Вот почему в условиях резкого падения престижа Католической Церкви появилась острая необходимость пересмотра позиций Святого престола по целому ряду не только теологических, но и социальных проблем.
…Всех этих деталей конечно же не знал главный редактор «Известий» Алексей Аджубей, которого мы встречали на римском вокзале Термини в один из мартовских дней 1963 года. Он приехал вместе со своей женой Радой — дочерью Хрущева — и небольшой свитой разных официальных лиц. На перроне высокого гостя встречали посол Семен Козырев, довольно пронырливый карьерный дипломат с весьма скандальным характером, мой резидент в должности советника посольства, несколько посольских дипломатов высшего ранга, почти весь наш дружный журналистский корпус и итальянские представители общества «Италия — СССР», по приглашению которого прибыл в Рим главный редактор «Известий».
После короткой церемонии на вокзале Аджубея отвезли в уютную гостиницу неподалеку от нашего посольства, где он, холодно попрощавшись с послом, которого почему-то сразу невзлюбил, попросил «товарищей газетчиков» немного задержаться. Рада Никитична ушла в другую комнату номера отдохнуть с дороги, Алексей Иванович, раскрыв один из чемоданов, достал из него несколько бутылок «Московской» в экспортном исполнении по 0,75 литра и марочного армянского коньяка, две небольшие круглые коробки «кремлевской» селедки специального посола и баночки с черной икрой. Консервного ножа ни у кого не оказалось, хлеба тоже. Заказывать хлеб Аджубей запретил. Пришлось открывать банки при помощи перочинного ножа. Рюмки и фужеры нашлись в серванте номера. Мы расстелили на столе многополосный номер свежей коммунистической газеты «Унита», взяли каждый по селедке, наполнили фужеры, и импровизированный пир начался.
Пили за великий Советский Союз, дорогого Никиту Сергеевича, за кузькину мать (любимое выражение Хрущева) и конечно же за талантливого газетчика Алешу Аджубея. Нагрузились основательно. «Дорогие друзья, — сказал, наконец, главный редактор «Известий», — завтра тяжелый день… Идите-ка вы все… отдыхать. А вы, Леня, останьтесь…»
Надо сказать, что Аджубей называл меня или «вы, Леня», или «ты, Леонид Сергеевич», в зависимости от быстро меняющегося настроения. Вдвоем, когда не было посторонних людей, мы обращались друг к другу на «ты», и он предложил мне называть его «просто Алешей». Алексей Иванович по-своему любил меня и по возможности защищал от всяких неприятностей. Я тоже высоко ценил этого хотя и сложного, но безусловно талантливого человека и сохраняю свое искреннее восхищение им, несмотря ни на что.
— Леня, теперь в коротком варианте расскажи мне о политической обстановке и самом Папе Иоанне. Только не надо длиннот с ненужными подробностями. А более частные проблемы мы обсудим, — он показал пальцем на стены и потолок, где наверняка были вмонтированы подслушивающие устройства, — во время прогулки.