Я сдаюсь: нигде нет ни одной скатерти. Наверное, я отдал их все Звеве как память о матери.
– Тогда что вы теперь думаете делать?
Она поворачивается и смотрит на меня. Ее рука в это время машинально помешивает половником соус из томатов черри.
– Не знаю. Я бы хотела только немного покоя.
Покой – это то, что мы сильно недооцениваем. Принято думать, что это наше естественное состояние, из которого мы время от времени выходим, однако, по сути, все в точности наоборот – в жизни покой посещает нас только в отдельные редкие моменты, и часто мы этого даже не замечаем.
– Послушайте… У меня нет скатерти… – вынужден я наконец признаться.
Она смотрит на меня и улыбается, потом тут же подносит руку к занывшей от боли скуле и снова становится серьезной.
– Ничего страшного, поедим без нее, – произносит она.
Вот только от ее едва проступившей улыбки меня охватывает ярость, и на какую-то долю секунды я на самом деле думаю, что сейчас открою дверь, пойду к соседу и отлуплю его, а там будь что будет. Потом вспоминаю, что его нет дома.
– Вы показывались врачу? – спрашиваю я.
Нет, но мне кажется, что скула сломана. Я периодически прикладываю лед.
Я подхожу к ней и, не говоря ни слова, дотрагиваюсь пальцем до пострадавшей кости. Кожа над ней вздулась и посинела. Эмма не отстраняется.
– Если вы не заявите на него в полицию, то это сделаю я! – восклицаю я наконец.
– Нет, прошу вас, я боюсь. И потом, у меня нет своего дома, нет даже работы. Он не хочет.
Я вздыхаю. Еще одна женщина, которая приходит ко мне с проблемой, но не желает слушать решения. Только на этот раз я не могу отвернуться и притвориться, что меня это не волнует.
– Все готово, – в конце концов заявляет она.
Я подаю ей тарелки: быстрыми и уверенными движениями Эмма раскладывает по ним еду. Мы садимся за стол. Спагетти получились очень вкусными – гораздо лучше, чем я представлял.
– Не знаю почему, но у меня так никогда не получается, – признаюсь я.
Она улыбается, на этот раз не обращая внимания на боль. Молодчина, Эмма, все равно улыбайся, даже если тебе больно.
Кот начинает испускать жалобные вопли. Я о нем совсем забыл. Я встаю и достаю из холодильника пластинку плавленого сыра и немного ветчины. Вельзевул – сторонник однообразия, и будь его воля, он бы питался одним мясом. Было бы поистине любопытно узнать уровень его триглицеридов – хотя, разумеется, он не может быть выше, чем у меня. Я прекратил делать анализы крови, когда понял, что, пытаясь контролировать показатели, я тешу себя иллюзией, что могу контролировать и свою жизнь. Но я впустую потратил бы прожитые годы, если бы к своему возрасту я не стал отдавать себе отчет, что ничего нельзя контролировать, и единственное, что нам рекомендуется делать, – это жить.
– Это ваш кот?
– Ну уж нет, какой мой, это кот синьоры Витальяно, нашей соседки. Бедняжке иногда удается ускользнуть из ее цепких лап.
Эмма снова улыбается, и затем несколько минут на сцене царит стук вилок по тарелкам.
– Вы живете один? – в какой-то момент спрашивает она.
Меня всю жизнь называли на «вы», но сейчас я чувствую, что мне это надоело.
– Давай перейдем на ты.
Она, жуя, кивает.
– Да, я живу один, моя жена умерла пять лет назад.
– Мне очень жаль, – шепчет она и снова склоняется над тарелкой.
С опущенной головой и длинными каштановыми волосами, падающими ей на колени, она как никогда напоминает мне Звеву. Просто невероятно: мне только сейчас пришло в голову, что моя дочь никогда не оставалась пообедать со мной. Она не любит сюда приходить, этот дом связан для нее с воспоминаниями о матери. Ну а то, что я все еще жив, полагаю, представляется ей не такой важной деталью.
– У меня дочь старше тебя, и она очень на тебя похожа, – озвучиваю я свои мысли.
– Она замужем?
– Да. – На секунду я испытываю искушение рассказать о том, насколько заурядна ее жизнь.
– И потом, у меня еще есть Данте, которого ты видела.
– И он тоже женат?
– Нет, он не такой, как все, – коротко отвечаю я, прежде чем поднести бокал к губам. Это было совсем ненужное уточнение, но это сильнее меня – каждый раз, когда я о нем говорю, эта информация выскакивает сама по себе.
– Понятно, – только и говорит она.
– Почему ты не уезжаешь к своим родителям? – интересуюсь я, покончив с едой.
– Я сбежала из дома в четырнадцать лет: мой отец пил и постоянно цеплялся то ко мне, то к маме. И поэтому, как только смогла, я от них ушла. Представляешь, я поклялась себе, что никогда не стану связываться с мужчинами…