– Где мы можем лечь спать? – вместо этого спрашивает она.
Прежде, чем ответить, я окидываю ее внимательным взглядом. Ее глаза опухли от слез, волосы растрепаны, рот приоткрыт. Похоже, у нее выдался не самый приятный вечер. Я смотрю на внука, у которого глаза слипаются на ходу, и испытываю к нему огромную жалость. Судя по всему, его выдернули из постели, ему пришлось стать свидетелем очередной родительской ссоры, а теперь его притащили в дом к его старому деду, где нет ни отца, ни своей комнаты, ни своих игрушек.
Вы можете издеваться друг над другом сколько угодно, ты и твой муженек, только оставьте в покое Федерико. Пусть он растет, не зная о вашей ненависти, избавьте его от терзающих вас сожалений, спрячьте от него ваши взгляды, в которых нет любви друг к другу. А если у вас уж совсем никак не получается, тогда бросайте друг друга. Ребенок, растущий в неполной семье, может, и станет со временем неуверенным в себе взрослым, недополучившим внимания в детстве, но тот, кто растет среди жестокости и ненависти, никогда не научится любить. И нет страшнее вреда, который способен нанести ребенку родитель.
– Вы можете устроиться в моей комнате, – предлагаю я сухим тоном.
– А ты?
– Я сплю очень мало и плохо, так что мне вполне хватит дивана.
Она берет мальчика на руки и идет с ним в мою комнату. Я приношу ей чемодан и вижу, как она, уложив Федерико на постель, нервными движениями рук пытается снять с него ботинки. Я подхожу к ней и, не сказав ни слова, отстраняю ее и занимаю ее место. Тогда Звева достает детскую пижаму и бросает ее на постель, а потом берет что-то из небольшой сумки, стоящей у нее в ногах, и исчезает в ванной.
Мы остаемся в комнате вдвоем с внуком. Он уже крепко спит, и мне бы тоже хотелось последовать его примеру. Я хорошенько укрываю его, затем вытаскиваю из шкафа старую подушку, неизвестно сколько времени не встречавшуюся с лицом человека, и несу ее к себе на диван, где уже лежит одеяло. Я забираюсь под него и выключаю свет, хотя и знаю, что глаз не смогу сомкнуть: я слишком нервничаю. Несколько минут спустя Звева выходит из ванной и скрывается в комнате. Я слышу, как она выдвигает ящики и что-то шепчет Федерико, пока скрипнувшие пружины не возвещают мне, что она наконец легла.
Странно, это же моя дочь – та женщина, которой я в свое время менял подгузники, мыл попу и утирал слезы, и тем не менее я ощущаю такую неловкость, как если бы моя частная жизнь подверглась вторжению какой-то незнакомки. Ведь близость между людьми создается не кровными узами, а совместным проживанием. На расстоянии даже родная мать со временем становится чуть более чужой.
– Ты спишь?
Вздрогнув, я поднимаю голову и различаю в дверях ее силуэт. В темноте мне не удается разглядеть ее лицо, но я уверен, что рот ее кривит гримаса раскаяния, как всегда с ней бывало, когда она была маленькой и ей случалось что-нибудь натворить. Я помню, как однажды, пытаясь вскарабкаться на буфет, она уронила все тарелки из сервиза моей тещи. Катерина начала вопить, так что Звева прибежала ко мне, и на лице ее красовалась та же самая гримаска, что и сегодня ночью. Каждый раз, когда мать на нее кричала, она бежала искать у меня защиты в полной уверенности, что ее найдет. Я никогда не умел достоверно изображать роль строгого родителя: у меня не получалось выглядеть естественно, и после пары фраз я разражался хохотом, а Звева начинала смеяться вслед за мной. Тут появлялась Катерина и называла меня безответственным; она была убеждена, что я испорчу жизнь моим детям, позволяя им расти без уважения к родительскому авторитету. Что ж, у меня самого был властный отец, который требовал уважения к своему авторитету, и я не вырос лучше, чем Звева и Данте.
– Нет, я не сплю, – отвечаю я сухо.
Мне не удается скрыть злость на ее вечное молчание. Катерина была такой же: она была способна не раскрывать рта целыми часами, днями или даже неделями, ожидая, пока ее обида улетучится. Поначалу мне казалось, что я с ума сойду от мысли, что я неспособен снизить напряжение между нами и что я должен как-то с этим жить, но позже я научился не обращать внимания в том числе и на то, что она часто злится. Не хочется пороть чушь, но я искренне полагаю, что ее болезнь в своем развитии подпитывалась подавляемой ею энергией. Моя жена каждый день проглатывала свои обиды.