– Спасибо, пап.
– Да брось, было бы за что…
Когда в комнате воцаряется тьма, я остаюсь один на один с моими мыслями и лежу, уставившись в потолок, расчерченный полосками света, пробивающегося из-за занавесок. И впервые за и не вспомнить уже сколько времени я чувствую, что мне необыкновенно хорошо. Я поворачиваюсь и рассматриваю Федерико, который спит на спине с открытым ртом. Звева же отвернулась в другую сторону, но я все равно могу слышать ее дыхание. И поэтому я непроизвольно возвращаюсь мыслями к тому времени, когда это она маленькая лежала посередине кровати, а ее мать была той, что поворачивалась ко мне спиной. Прошло сорок лет, и все же кажется, что история повторяется – будто всегда разный, но один и тот же непрерывный поток.
То, какие мы сейчас, исчезнет вместе с нашим телом, но то, какими мы были, навсегда останется в чертах наших близких. Мне кажется, что в Звеве я нахожу что-то от Катерины – точно так же, как в какой-то момент я различил в лице моей матери черты деда. Кто знает, а вдруг в один прекрасный день я и сам тоже проявлюсь благодаря какому-нибудь жесту, выражению или улыбке моей дочери. И кто знает, чьи глаза смогут это заметить.
Как облака
Сегодня утром я встал раньше обычного, тихонько выбрался из-под одеяла и отправился на кухню. Звева и Федерико все еще спали блаженным сном. Я же всю ночь провел в беспокойстве, как бы не шевельнуть даже мизинцем, чтобы не разбудить внука. Спустя короткое время у меня задеревенело плечо и затекла рука, но все же это было не самое неприятное ощущение из тех, что пронизывали мое тело. Потому что где-то через два часа после того, как я заснул, меня – с точностью швейцарских часов – посетило желание помочиться, а спустя еще шестьдесят минут это желание превратилось в безудержный позыв. Мочевой пузырь взывал ко мне, умоляя помочь ему освободиться от всей бесполезной жидкости, накопленной мною за прошедший день. Говоря начистоту, за ужином я слегка переусердствовал с вином. Поди-ка объясни ему (мочевому пузырю, я имею в виду), что кувшинчик вина обладает чудесной способностью сделать многие вещи приемлемыми – даже одинокий тоскливый вечер перед телевизором, по которому идет какое-то бесполезное телешоу.
Короче говоря, мне срочно нужно было в туалет. Но проблема была в том, что чтобы дойти до него, мне нужно было включить свет, надеть очки, сунуть ноги в тапочки и прошаркать по коридору. Невозможно представить, чтобы весь этот тарарам не разбудил бы Звеву и Федерико. Поэтому оставшиеся четыре часа я лежал неподвижно, не меняя положения на боку – поскольку с мочевым пузырем, раздувшимся как воздушный шар, нечего и думать переворачиваться на спину: для этого нужно обладать нечеловеческим порогом сопротивляемости боли.
В общем, нельзя сказать, чтобы ночка выдалась очень спокойной, но тем не менее наступивший за ней день оказался – если это только возможно – еще хуже. За завтраком Звева объявила мне, что собирается вечером вернуться домой. Я улыбнулся ей, хотя она наверняка смогла разглядеть разочарование на моем лице. Не столько потому, что она в который раз решала отказаться от выбора, сколько потому, что в результате ее короткого и неожиданного пребывания я чувствовал себя гораздо счастливее, чем мог бы раньше предположить. К одиночеству привыкаешь и забываешь о том, насколько менее страшной кажется ночь, когда рядом с собой ты слышишь чье-то дыхание. Так или иначе, решение было ею принято, и я тут уже не мог ничего поделать, так что я ничего и не делал, а только молча пил кофе, пока она не попросила меня об одолжении: отвести Федерико в школу. В прошлом подобная просьба заставила бы меня нахмуриться, но этим утром я, к своему удивлению, только довольно улыбнулся.
Меньше чем через час мы уже были с Федерико у его школы. Здесь я внезапно остановился и посмотрел на ясное небо, где несколько маленьких смешных облачков лениво плыли в сторону Везувия. Это был совсем не тот день, чтобы сидеть в классе взаперти. Так что я повернулся к внуку и сказал:
– Знаешь, что мы сейчас с тобой сделаем?
Он помотал головой.
– Мы не станем заходить, в школу ты пойдешь завтра. А сегодня утром ты побудешь с дедушкой!
Федерико улыбнулся и вытаращил глаза, позволив тем самым старому ворчуну вроде меня хотя бы разок почувствовать себя кем-то лучшим, чем есть на самом деле.
– А что мы будем делать? – спросил он.
Да, что мы такого могли сделать? Куда же я водил Звеву? Потом вдруг меня осенило: Эденландия – парк аттракционов, куда ходят все дети Неаполя.