– Во всей этой истории есть только один момент, который никак не поддается расшифровке, – наморщив лоб, произнесла Елизавета.
– Какой же?
– Откуда у вас взялась эта сумма? Пятьдесят тысяч долларов?
Несколько минут Петренко молчал.
– Она не имеет отношения к смерти Макарова.
– Я знаю, – обезоруживающе улыбнулась Лиза. – Но понимаете, что из-за вашего упрямства этот факт приобретает совсем уж отрицательный оттенок. Я надеюсь, это не связано ни с каким криминалом?
– Нет.
– Но тогда я не понимаю, чего ради…
– Вы и не поймете. Я не хотел гласности. Об этих деньгах не знал даже Перевалов.
– Ну, насчет Альберта можете быть спокойны. Наверняка он рассуждает, как и вы несколько минут назад. Сто к одному – он подозревает вас во всех смертных грехах.
– Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что я зарабатываю телом…
Петренко вздохнул, а Лиза вытаращила на него глаза, даже не пытаясь скрыть своего болезненного любопытства. Лицо ее пошло пятнами, а пульс участился. Несмотря на трагичность момента, Петренко, взглянув на Лизу, расхохотался. Дубровская впервые слышала его смех и удивилась, какой он у него звонкий и чистый. «Совсем как у ребенка», – мелькнуло у нее в голове.
– Да вы в своем уме, Елизавета Германовна? Спорим, я понял, о чем вы думаете?!
Елизавета стала пунцовой. Чего греха таить, но у нее мелькнули кое-какие мыслишки очень уж специфического свойства. Хотя предположить, что Сергей Петренко обслуживает богатых дам преклонного возраста, мог бы, пожалуй, человек с очень богатой фантазией – столь уж неказист был товар внешне. Но шут его знает, может, в постели ему нет равных! Другая мысль, уже исключительно «голубого» содержания, тоже показалась Лизе далекой от истины.
– Ой, нет, – почти стонал от смеха ее подзащитный. – Только не это! Мой собственный адвокат считает меня альфонсом или «голубым», а может, даже «голубым» альфонсом!
– Но вы же сами сказали про тело, – насупилась Лиза, понимая, что выглядит полной дурой.
– Признаюсь, что это не самое удачное мое выражение. Но я имел в виду несколько иной смысл…
Было видно, что тайна, запертая в его душе за семью печатями, которую он тщательно берег от окружающих, под влиянием минуты искреннего веселья показалась ему не такой уж страшной.
– Видите ли, я участвовал в любительских боях. Зарабатывал неплохие деньги… Я – боксер, и неплохой боксер. Богатенькие папики платили мне за доставленное удовольствие. Не скрою, я чувствовал себя примерно так же, как панельная девка, зарабатывая деньги. Но соблазн был очень велик. Я изрядно попотел в жизни, пытаясь найти достойную нишу, но понял лишь одно: хочешь зарабатывать – ступай в криминал. Мне это было не по душе, а вот жить хорошо хотелось. На мне выигрывались и проигрывались бешеные деньги, но и мне перепадало немало.
– Но вы скрыли это даже от Марины? Неужели она бы вас не поняла?
Лицо Сергея болезненно исказилось:
– Собственно, из-за нее я все это делал. Я копил деньги и хотел ей подарить… Вы ни за что не отгадаете! Собственный салон красоты… Мечта была так близка, я уже ощущал ее дыхание. Но тут все и случилось… Я дал себе слово, что раскрою эту тайну только в случае, если буду уверен в том, что только она стоит на моем пути к свободе. Теперь я думаю, что у нас все получится. Только не говорите ничего Марине. Я сам ей все объясню.
– Хорошо, – пообещала Елизавета.
В хитроумной мозаике оставалось все меньше свободных клеточек.
Марина раздвинула ноги и отвернулась к окну, закрытому белоснежной занавеской. Седовласый врач мягко обследовал ее, не причиняя никаких неприятных ощущений.
– Так, так… Очень хорошо. Расслабьтесь-ка. Ну здесь все ясно…
Марина не знала, что было так уж ясно пожилому гинекологу, а вот ей было не до шуток. Уже почти две недели она чувствовала себя просто отвратительно. Пожелтела, румянец сошел с ее щек, а черты лица заострились. Всему виной был, вероятно, затяжной стресс. Конечно, все болезни возникают на нервной почве. Последнее время Марине кусок в рот не лез, а вид самой привлекательной пищи вызывал стойкое отвращение. Она пошла было на консультацию к терапевту, но тот, едва выслушав, отправил ее на флюорографию и к гинекологу. Такие гримасы отечественного медицинского сервиса Марине были не внове, и поэтому, даже не подумав роптать, она направилась по привычному маршруту.
– Не знаю, как вы воспримете эту новость, милая дама. Но вы совершенно здоровы…
– Боюсь, доктор, это не совсем так.
– Вы беременны, но волноваться решительно не из-за чего. Я изучил ваши анализы и могу сказать с большой долей уверенности: вы – здоровая будущая мама.
Марина задохнулась от волнения. Быть не может! Она грезит наяву? Но доктор смотрел на нее столь доброжелательно, что сомневаться в услышанном не приходилось.
– Надеюсь, это ребенок желанный?
Он внимательно посмотрел на молодую женщину.
– А? Что? – встрепенулась она.
– Если нет, я бы мог вам дать направление…
– Нет. Нет. Что вы! Конечно, желанный. Я просто немного не в себе.
– Это у вас впервые?
– Да.
– Тогда понятно…
Марина летела домой как на крыльях. Утреннее недомогание куда-то испарилось, не оставив и следа. Она чувствовала себя на удивление легкой и бодрой. У нее будет ребенок. Хотя правильнее: у них будет ребенок. Долгожданный малыш…
Проходя мимо детского магазина, Марина, повинуясь какому-то внезапному порыву, зашла внутрь. Рассмотрев яркую витрину для новорожденных, она остановила свой взгляд на крошечных пинетках. Интересно, кто у нее будет – мальчик или девочка? Заморочив голову продавцу длинными рассуждениями, она приобрела сразу две пары – голубого и розового цвета. Вот будет здорово, если у нее будет двойня!
Занятая своими рассуждениями, она не сразу обратила внимание на вопрос продавца и еще больше удивилась, осознав, что несколько минут кряду рассматривает трехколесный велосипед.
– Что? – спросила она.
– Я спрашивал, сколько лет вашему малышу? – улыбаясь, осведомился продавец.
– А?! Он еще не появился на свет! – ответила она, понимая, что ей абсолютно все равно, что подумает о ней этот мужчина.
Она была счастлива, и этим все сказано!
Лиза почувствовала легкое волнение. Ничего особенного, просто бодрящий холодок, совершенно неуместный в жаркий августовский день, пробежался по спине, небрежно коснулся шеи, лба. Она остановила машину на обочине дороги и постаралась успокоиться.
«Ну какая же я дурочка! Эка невидаль – оказаться на месте преступления! Можно подумать, что в кустах здесь до сих пор сидят убийцы…»
Да, она была на берегу того самого Кедрового озера, где почти ровно год назад произошло убийство. Местность на редкость живописная. Бирюзовая гладь озера, отражая блики полуденного солнца, томилась между берегами, сплошь заросшими соснами и кедрами. Легкий шелест волны, крики чаек не нарушали безмятежного величия этого места, в дикой красоте которого проглядывала какая-то первобытность. Лиза содрогнулась. Не то чтобы она была равнодушна к великолепию природы, но ей казалось, что все здесь несет на себе мрачный отпечаток прошлогодних событий. Ее привело к озеру далеко не праздное любопытство. Она не любила разглядывать покойников, присутствовать на похоронах либо рыскать в сомнительных местах в поисках приключений. Но она хотела воочию представить себе некоторые детали, которые до сегодняшнего времени вырисовывались в ее воображении в весьма туманном виде.
С блокнотом в руках и ручкой она самым тщательным образом исследовала прилегающую к яхт-клубу местность. Лиза побывала на берегу, там, где на причале стояли несколько яхт и их невзрачных соседей – утлых суденышек. Она прошлась до тех самых ворот, где был расстрелян джип Макарова. Вынув из папки листы бумаги с выписками из уголовного дела, она постаралась на местности реконструировать ход событий: взаиморасположение свидетелей, их возможность слышать и наблюдать за происходящим, варианты путей отхода преступников. Она даже прошлась по зарослям кустов, рискуя собрать богатый урожай клещей. И вот, когда она стряхивала с летних брюк репьи и колючки, прямо из-за кустов показалась огромная собачья морда. От неожиданности Лиза едва не вскрикнула. Отпрянув в сторону, она наблюдала, как невероятных размеров псина, по всей видимости немецкая овчарка, обнюхивает оставленную ею сумку, а затем, тихо ворча, направляется к ней. Дубровская почувствовала себя крайне неуютно.