— Мама, — прошептал малыш.
Бледная женская рука с трудом поднялась, чтобы взяться за края проема; локоть оставался на подоконнике, а пальцы нежно коснулись головы ребенка.
— Жоанет, — услышал Арнау ласковый голос, — сегодня ты пришел раньше, еще нет и полудня.
Жоанет молча кивнул головой.
— Что-нибудь случилось? — продолжала расспрашивать женщина.
Мальчику потребовалось несколько секунд, прежде чем он ответил. Втянув в себя воздух, он сказал:
— Я пришел с другом.
— Я рада, что у тебя есть друзья. Как его зовут?
— Арнау.
«Откуда он знает мое имя?.. Ясно! Он же подсматривал за мной», — подумал Арнау.
— Он здесь?
— Да, мама.
— Ола, Арнау.
Арнау посмотрел в сторону окна. Жоанет повернулся к нему.
— Ола… сеньора, — пробормотал Арнау, не зная, что он должен сказать в ответ на голос, доносившийся из окна.
— Сколько тебе лет? — спросила его женщина.
— Восемь лет… сеньора.
— Ты на два года старше моего Жоанета, но я надеюсь, что вы подружитесь и навсегда сохраните вашу дружбу. В этом мире нет ничего лучше, чем добрый друг. Помните об этом всегда.
Голос утих. Рука матери продолжала поглаживать голову Жоанета, и Арнау наблюдал, как малыш, сидевший на деревянном ящике, прислонился к стене, свесил ноги и оставался без движения, наслаждаясь этой лаской.
— Идите поиграйте, — внезапно сказала женщина, убирая руку. — Прощай, Арнау. Присматривай за моим сыном, ты ведь старше его.
Арнау хотел было сказать «до свидания», но не смог произнести ни слова.
— До встречи, сынок, — снова послышался голос. — Придешь ко мне?
— Конечно, мама.
— Ну идите.
Мальчики снова окунулись в шум улиц Барселоны и пошли куда глаза глядят. Арнау ждал, что Жоанет все ему объяснит, но, поскольку тот молчал, он в конце концов решился спросить:
— Почему твоя мама не выходит в сад?
— Ее заперли, — ответил ему Жоанет.
— Почему?
— Не знаю. — Мальчуган пожал плечами. — Знаю только, что она закрыта.
— А почему ты не войдешь к ней через окно?
— Понс мне запрещает это делать.
— Кто такой Понс?
— Понс — мой отец.
— А почему он тебе запрещает?
— Не знаю, — ответил Жоанет.
— Почему ты называешь его Понсом, а не отцом?
— Он мне не разрешает называть его отцом.
Арнау внезапно остановился и потянул Жоанета на себя так, чтобы тот повернулся к нему лицом.
— Я не знаю, почему Понс не хочет быть моим отцом, — тихо произнес малыш.
Они пошли дальше. Арнау задумался, пытаясь разобраться в этой галиматье, а Жоанет, глядя на своего нового товарища, казалось, ожидал следующего вопроса.
— А как же твоя мать? — решился-таки спросить Арнау.
— Она всегда там закрыта, — ответил Жоанет, силясь изобразить на лице улыбку. — Однажды, когда Понс был за городом, я попытался залезть в окно, но она мне этого не позволила. Она сказала, что не хочет, чтобы я ее увидел.
— Чего ты улыбаешься? — нахмурившись, спросил Арнау.
Жоанет прошел еще несколько метров, прежде чем ответить.
— Она мне всегда говорит, что нужно улыбаться, — грустно произнес он.
Оставшуюся часть утра Арнау бродил по улицам Барселоны, следуя за грязным мальчуганом, который никогда не видел лица своей матери.
— Мать гладила его по голове через оконце, которое было в пристройке, — шептал Арнау своему отцу, когда они оба лежали на тюфяке. — Он никогда ее не видел. Отец ему этого не позволяет, да и она тоже.
Бернат ласково прижимал к себе сына, пока тот рассказывал о своем приключении с новым другом. Храп работников и подмастерьев, спавших в том же помещении, время от времени нарушал молчание, воцарявшееся между ними. Бернат задался вопросом, какое преступление совершила эта женщина, чтобы заслужить столь суровое наказание?
Понс, котельщик, сразу бы ответил: «Прелюбодеяние!» Он рассказывал об этом уже десятки раз каждому, кто готов был его выслушать.
— Я застал ее на месте преступления со своим любовником, таким же юнцом, как и она. Они воспользовались тем, что я часами работаю в кузнице. Конечно, я пошел к викарию, чтобы потребовать справедливое возмездие, которое предусматривают наши законы. — Мускулистый котельщик взахлеб говорил о законе, позволявшем справедливости торжествовать. — Наши графы — мудрые люди, они знают о низости женщин. Только женщины благородного происхождения могут снять с себя обвинение в прелюбодеянии клятвой. Все прочие, как моя Жоана, должны делать это в драке, подчиняясь суду Божьему.