Внимание к смерти (а временами и влечение к ней) сталкивается в творчестве Аронзона с трепетным переживанием ценности человеческого существования. Эти противоположные мотивы, сплетаясь, свидетельствуют о напряженной, полной драматизма борьбе двух полярных бытийных начал. Жизнь поэта предстает окруженной Вечностью и измеряется вершинными состояниями, подобными восхождению; в остальное же время — тоска, воспринимаемая как грех (см. «И мне случалось видеть блеск…»).
В стихотворении «Утро» восхождение на высоту вызывает соответствующее «уменьшение (исчезновение) плоти»: «Каждый лёгок и мал, кто взошёл на вершину холма, как и лёгок и мал он, венчая вершину холма». Далее этот мотив последовательно подкрепляется упоминанием детей, ангела, души, знака («о том, что здесь рядом Господь») и, наконец, памяти (о Боге). Развоплощение (ср.: «И ты была так хороша, когда была никем» — «в пространстве мировом») ведет к поэтизации смерти — той узкой двери, сквозь которую необходимо пройти, чтобы попасть в мир идеальной действительности. Но поскольку жизнеутверждающее начало в творчестве Аронзона не менее сильно, чем желание приобщиться к «небесным» ценностям, постольку переживание смерти представляется мучительным для лирического индивида, становясь, однако, внутренне неизбежной коллизией его творческого существования. При этом «влечение к вечности» (и связанному с нею бессмертию) и желание «скончаться раньше срока» имеют общий внутренний стержень: поэт хочет определять свою судьбу сам, а не подчиняться течению природных обстоятельств. Жизненно активный напор творческой воли заставляет воображение обгонять факт реальный.
Переживание небытия оказалось одним из «фокусов», в котором пересекаются линии авторского зрения и который во многом определяет черты его ви´дения.
Связанный с небытием концепт «пустоты» у Аронзона отнюдь не лишен предметности, а напротив, густо населен:
В стихотворении «Душа не занимает места…» поэт подтверждает: «Скопленье душ не нарушает пустоты». Разумеется, не случайно автор обращает внимание на пустоту и делает ее экстерьером ряда событий духовной жизни. Именно в ней, этом пространственном корреляте «всего и ничто», удается порой наиболее остро почувствовать одновременный контраст и внутреннее тождество «таинственной бездны» и переполняющего свои границы человеческого бытия.
К тем же признакам художественной действительности относится и интенсивное переживание вечности. Оказывается, что единственный способ для человека преодолеть гнет уходящего времени — умереть. Небытие и полнота жизни почти изоморфны, как две стороны листа, и это позволило одному из персонажей Аронзона назвать жизнь «болезнью небытия».
Обсуждаемая проблема находит выражение и в отмечавшейся особой роли молчания. Молчание может быть интерпретировано как небытие речи, ее ничто. Высокая ценность несказанного слова, переживание его эмоционально-логического предшествования слову изреченному, ощущение избыточности молчания, из которого, как из переполненного сосуда, выплескиваются слова, перекликаются с интенсивным переживанием небытия. Но связь с ним лишена однозначности, так как посланцем молчания парадоксальным образом выступает поэтическая речь — ведь только посредством слова молчание и может обрести проявление. Таким образом, сам факт существования поэзии Аронзона, по всей видимости, противоречит утверждению в ней высокой ценности «небытия речи», однако это противоречивое самоотрицание задает всему творчеству напряженность, убедительность.
В художественном мире Аронзона образы различных предметов внутренне тождественны, сами же предметы таят в себе способность к перевоплощению. Так в зыбкой действительности, создаваемой Аронзоном, Бог и Ничто оказываются в неожиданном соотношении (эта и подобные ей проблемы были актуальны для атмосферы 1960-х годов, когда влияние экзистенциализма на умы современников поэта было весьма существенным). Сакрализация Ничто на первый взгляд Аронзону отнюдь не чужда, о чем свидетельствует выражение «святое ничего» в сонете «Горацио, Пилад, Альтшулер, брат…», — но при этом не следует сбрасывать со счетов, что тень иронии, окрашивающей всё стихотворение, ложится и на 14-ю строку, содержащую приведенное выражение.