– Над черным льдом летали — голуби?
Снежинки? Чайки? Крик о помощи? Философ шел по тонкой корочке — Он умер на больничной коечке. Фома «боролся за существование», Не несуществование. Течение Реки Времен его несло и ранее, Да, уносило в темное зияние, В холодное, бесчувственное пение. Не стоит, брат, — за несуществование. * * * В аду кромешном злюки злобствуют (Мы улыбнулись равнодушно), Льстецы и подлецы там рабствуют. Темно, и холодно, и душно. А кто в чистилище — раскаиваются. Так огорчаются бессильно, Всё вспоминают и расстраиваются, Приносит ветер снег обильный. А наверху, на райском облачке, Два праведника почивают: Врачи и сестры в райском облике Наш теплый сон оберегают. Увы и ах! Мы просыпаемся: Загробный мир нам только снился. Он не такой. Пора, прощаемся: За нами проводник явился. И лодочнику — привидению — Мы дали медную монету, Когда в обратном направлении Переправлялись через Лету. * * * От унылых, от ворчливых Собеседников, От зоилов и тоскливых Привередников Улети на тихий остров Одиночества, Где ответов и вопросов Не захочется. Улети от серых, скушных, Раздражительных В край веселых и воздушных, Небожительных. Вдаль веселые умчатся, Ты останешься. Одиночество — и счастье, И пристанище. Тишина большого поля, Солнце раннее. Пушкин… Да! «Покой и воля». И молчание. * * * Полночный лунный снегопад, И воздух — колкий. Нам оборотни говорят, Что люди — волки: Они друг другу перегрызть Готовы горло. Грызутся, злобные, всю жисть, Глаза их — свёрла. Беда: я мирный человек, Куда мне деться? Два волка, навалясь на снег, Грызут младенца. По снегу лунному бежит, Чернея, стая, В сиянии светло дрожит Слюна, стекая. А я — ночную тишину Не беспокою? Но я не вою на луну. Почти не вою. * * * Грачи по вспаханному полю Шагали и качались мерно. Они червей наелись вволю И думали, что жить – не скверно. А под землей лежали урны, Большие амфоры — и кости, На вазах нимфы и сатурны, Сатиры, козлища и грозди. Венки, кентавры и вакханки На черепках… И череп, череп! След человеческой стоянки, Река Времен, далекий берег. Пусть откопают их! Ночами В блаженно-эллинское небо Гляди бессмертными очами, Как прежде, мраморная Геба! * * * Архитектура дивного закона! О совершенство, мощь и торжество! Над головою купол Пантеона, Могучее величие его. О каменные сферы Птолемея! На фоне далей, пиний, площадей Сферические стены Колизея В прекрасной соразмерности частей. И колоннада круглая Бернини — Гармония объемов и пустот, — А в галереях нежные богини, И круглый мрамор в воздухе плывет. Я остаюсь в Италии. И — баста! Осуждена безвинно красота. И мед полупрозрачный алебастра: Как будто вечность в мире разлита. * * * Царский, имперским «кредитный билет». Бледно-оливковый, чуть розоватый. Старый: билету за семьдесят лет. Он полутысячный. Вот я богатый. Только империи более нет. В рыцарском панцире Петр Великий. Крест на короне. Двуглавый орел. Шар: золотая держава… Престол Кажется прочным. «Коль славен», и клики «Царствуй!». И ворог еще не пришел. Я с пятисотенной сразу бы к Яру. Пляшут цыганки и льется «Клико». Красное небо — наверно, к пожару. Пару гнедых! — И огнистую пару Кучер стегает… костлявой рукой. Кучер безносый, пустые глазницы, Мертвенный холод имперской столицы. Поздно, прощай кутежи! Прямо на кладбище, мимо больницы, Finis, тужи не тужи. * * * — Полно, русский, пей вино! – Эх, чайку бы! прямо с блюдца! Нам советуют давно Закруглиться и загнуться. Политические страсти Не улягутся никак. Дай-ка, друг, сюда на счастье Ту селедочку. Вот так. Да, «черна неправдой черной»! Я «с меча сдуваю пыль». Политической платформой Разбужу степной ковыль. Очень родину люблю! И сейчас, напившись чаю, Я к родному ковылю Молодцом проковыляю. А совсем перед концом, Перед тем как возродиться, Не мешает подкрепиться Малосольным огурцом. («Сказка ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок».) * * * Примите сердечный привет Рассвет и закат! Пожалуй, бессмертия нет, А есть — листопад. Но листик, засохший, мечтал О райском тепле, О том, чтобы подал во мгле Архангел сигнал. Шумит широко водопад, Милее — фонтан: В края Гесперид и Плеяд Фонтан устремлен. Снежинки, не падайте вниз! Попробуйте вверх! Лети к облакам, кипарис, Где свет не померк! Где месяц под крик петухов Висит? Наверху! Соседка сварила уху Из трех пастухов. Сияет большая звезда С обоих концов. Забавно, что дети всегда Моложе отцов. Я завтра поеду в Ливан. Мерси, я здоров. Пишу детективный роман Из жизни грибов. * * * А луна-то криворога, А лунатик — молод, пьян. Здравствуй, лунная дорога, Голубой Афганистан! Вот светает, золотеют Горы в розовом огне. Минарет напоминает Сбитым боком о войне. Здравствуй, Ваня или Вася, Упадут в бою бойцы, Красным кровушка окрасит Голубые изразцы. Мертвый мальчик в темных ранах. Убиваясь, плачет мать. На коврах темно-багряных Русской крови не видать. Капли алые на розе Сохнут. Кто отдал концы? Мальчика везут в обозе Мусульманские бойцы. Ждут у полевой больницы Новгородец и казах. Видят длинные ресницы Смуглой девушки в слезах. * * * Нам говорили нежные японки «Охайо!» или «Домо аригато!», Что значит «С добрым утром!» и «Спасибо! И кланялись, надушенные тонко, И в царстве хризантем и позолоты Вели к столу: вкусить гиганта краба. Сырая бледно-розовая рыба Была вкусна. И пестрые салаты, И сладкие пахучие приманки. На черном лаке нежные рисунки: Цветенье вишен в вечности, в Киото. Я что-то вспоминал, но смутно, слабо. Буддийский храм на золотом закате С резным драконом, с цаплей на тропинке. И небо. Небо, золотое небо! И желтое кимоно на японке. * * * В соседстве Большого Каньона, Где кондоры в небе висят, Песчано-кремнистая зона: Под солнцем лежит Аризона, Похожий на Мексику штат. Там кактусы (два миллиона!) До самого до небосклона, Высокие свечи, стоят. Там ползают пестрые змеи — И суслики, прыгнуть не смея, Там жалко предсмертно свистят. А ночью — иная планета? В молчании звездного света Горит немигающий взгляд: Не кактусы — нет, вурдалаки, Утопленники в полумраке Слетаются в мертвый отряд И пляшут в безмолвной пустыне, В холодной ночи темно-синей, Где кактусы утром стоят. * * * От волков и от овечек Бесполезно в темный лес, А сосед мой — человечек: Полуангел-полубес. Я кружиться в хороводе В одиночку не могу, Я китайца в огороде Ухватил бы… за ногу. Ни Пегас, ни белый лебедь Не везут меня к луне, Я валяюсь в синем небе С черной вечностью на дне. И в дуду, дурак-старатель, Дую из последних сил, Но бессмертия, читатель, Я — увы! — не заслужил. * * * Я — недорезанный буржуй. (Надеюсь, Теперь уж не дорежут.) Ананасов И рябчиков жевать не приходилось, А приходилось — мерзлую картошку, Изысканного розового цвета, Противно сладковатую. И рыбу Копченую — и жесткую настолько, Что надо было ею бить нещадно По мраморному бюсту королевы Виктории, чтоб размягчить. И соли В ней было столько, сколько в океане. Как хорошо, что нас не расстреляли! Ведь если бы прихлопнули, то как бы Я дожил до восьмидесяти? То-то. Но это, милый, не твоя забота. * * * Здесь тоже и березы, и рябины, И в поле тютчевские паутины. Пахучее тепло сухого сена, И в палых листьях слабый запах тлена. И даже клин над лесом журавлиный, И пруд, где выгиб шеи лебединой. И будто липы дедовской усадьбы. Мой дед и бабка. Воскресить, сказать бы… Нет, не они, и нет былой России, И мы, душа, напрасно попросили. А все же — дар, «у гробового входа»: Здесь будто новгородская природа. Как будто мы недалеко от въезда В Порхалово Крестецкого уезда. * * * Ты тоже с луны свалился, лунатик, приятель, я знаю: На луне оказалось уныло, ты соскучился и зевая Упал на эту планету, рассеянно сел на верхушку Высокого дерева, увидел жеребенка, речку, телушку. Увидел разные доски, запрещавшие то или это: С высокого дерева плевал ты на глупые эти запреты. Ты понял потом, что запреты бывают и умные тоже: Но глупых запретов не слушал, лунатик, мой ангел, и позже. Листва прекрасно шумела, и мелкая синяя птица Кормила птенцов желтоватых, очевидно желавших кормиться. Листва прекрасно сияла, и дятел стучал не жалея Клюва, как будто стучался в неразумный лоб фарисея. Но у законника, ясно, была в голове уже птица: Сидел нахмуренный филин, восклицая: «Ах, я девица! Мне стыдно слушать такое! Уйдите, нахал, безобразник». Оставив его в покое, пошли мы с тобою на праздник. В подлунном мире недолго мы будем, лунатик, приятель. Да