Из Гейдельберга фрау Ф. теперь уже без трудностей перевели в Франкфуртскую психиатрическую лечебницу (с 15 января по 30 и1оля 1898 г.). И здесь она всегда была совершенно в ясном уме и ориентирована. Поведение и настроение были переменчивыми. Она могла быть оживленной, очень разговорчивой, в веселом настроении, самоуверенной. В другое время она плакала и жаловалась, что должна жить в разлуке со своей семьей. Она очень страдала из-за своего интернирования. Многократно она мешала склонностью к сплетням и козням. Другим больным она давала с собой письма для отправки. В отношении врачей она всегда была дружелюбна и заискивающа. В многочисленных письмах различным лицам она делала попытки добиться освобождения. Она не воздерживалась от заверений и лести. Каждый был непременно ее спасителем. Ее стремление к свободе от месяца к месяцу становилось все живее. Наконец, она сделала неудавшиеся попытки бегства. В письмах к мужу она давно стала настойчивой, энергичной, требовательной. Наконец, она была в порядке пробы отпущена домой.
В течение полугодового пребывания во Франкфурте она не отказалась от своих бредовых идей. Никогда она не проявляла даже следа болезненного чувства. Она всегда считала, что ее содержали только из-за козней ее мужа. Она так же невинна, как салфетка на столе. Обвинения в ревности она находила «слишком глупыми». Она в положении жены и матери должна была иногда противиться своему мужу, это нечто совсем другое. От всего она пыталась отговориться. Утверждать, что она, якобы, просила врача последить за мужем, является возмутительной наглостью, для этого она слишком горда. Служанка, правда, следила за мужем, потому что научилась этому на прежнем месте. Она терпела это только, чтобы доказать девушке, что ее муж порядочный человек. Она возмущена, что ее муж пересказывает «такие мелочи» (что она должна была написать письмо, чтобы попросить прощения). Это были сплетни служанок, о которых не стоит и говорить. Она пытается все представить безобидным. Мужу должно быть стыдно рассказывать вещи, которые как супругу положено скрывать.
В той же беседе, в которой она все представляет таким безобидным, она в волнении опять приходит к своим старым утверждениям: «Мой муж также кажется мне в последнее время намного другим, его взгляд больше не был таким свободным, он не выглядел таким чистым. Я была так чиста, так глупа в таких делах, но я тоже страстная, и у меня прелестное тело. Он также всегда приходил ко мне до сентября 1896 г., тогда он начал вести себя совсем странно, воздерживаться. Вам я скажу все, пусть отсохнет мой язык...» Она рассказывает затем дальше о своих подозрениях в электричке. Она, якобы, точно замечала, смотрит ли какая-нибудь особа на ее мужа прилично или неприлично. По этому наблюдению у нее вообще-то было самое четкое доказательство. «В 3 часа дня звонок: “Можно поговорить с господином Ф.?” (подражает голосу девушки). “Г-на Ф. нет, что я могу ему передать?” “Нет, я првду тогда сама”. Что вы теперь скажете об этом, может идти речь о ревности?» По поводу показаний врача она утверждает, что того подкупил ее муж. «Санитарки в Гейдельберге мне даже говорили, что глаза моего мужа слишком много танцуют вокруг, такой мужчина должен иметь наслаждение, это бонвиван». На вопрос, разве ее физическое состояние не препятствует супружеским отношениям: «Д-р К. (гинеколог) меня полностью вылечил, он сказал только, что у меня болезнь, которой еще не было, вероятно, сломана кость. Он сказал, что это связано с подавленной страстью. Когда я ушла, он сказал: “Вы совершенно здоровы; Вы крепкая, здоровая, цветущая, сильная женщина, у которой ничего нет. Вашему мужу не нужно никаких отговорок насчет Вас”».