В сущности описания хабитуса лежит, что оно работает с неясно определенными, нечеткими понятиями. Его понятия по возможности менее абстрактные, по возможности — наглядные.
Смысл его никогда не образуется из одного только использованного слова, но из всего контекста описания. Описание не может быть сделано и выучено по определенному рецепту, несмотря на то, что определенный план, диспозиция неотъемлемы, а требует определенного художественного и языкового дарования. Разбираться в характеристиках явления, его точной передаче у психиатрического автора описания хабитуса — это те свойства, которые проявляет хороший писатель-новеллист в образности, выразительности и краткости. Эти качества, однако, редки, и именно эти художественные качества некоторых психиатров (Гри-зингер, Шюле) приобретением богатства выражений и способов описания способствовали больше нашему движению вперед, чем некоторые чисто научные исследовательские работы1.
Если мы попробуем обобщающе рассмотреть, какие результаты принесли особые методы исследований психологических связей, какие выигрыши в психологических анализах, то мы думаем, что лучше всего этого можно достигнуть, включая их в контекст обсуждения работ и мнений о понятиях интеллекта и деменции, то есть понятиях объектов, исследованию которых должны были служить все те методы.
Здесь нам бы хотелось на первом месте сказать несколько слов не о самом понятии деменции, а об одном признаке его, признаке «продолжительного» нарушения, который поразительным образом одними также принимается как само собой разумеющийся, а другими простодушно игнорируется. Если хотят различать отдельные психические функции или относительно отграниченные области функции, то самый целесообразный путь — изучать эти функции на примере случаев, которые показывают их нарушенными в самой возможной изолированности и чистоте, без чего общее изменение всей психики осложняет дифференциацию. Если отсюда хотят познакомиться с нарушениями «интеллекта», это не приведет к дальнейшему изучению их на примере острых. состояний в сочетании с нарушениями из-за аффектов, усталости и т. п. В большей степени уместно выискать такие случаи, где функции интеллекта не нарушены, как там, в то же время другими психическими аномалиями, а там, где они первично нарушены в самих себе. Эти относительно изолированные нарушения интеллекта, если их с уверенностью воспринимают как таковые, встречаются, по нашему теперешнему представлению, только как устойчивые
1 Это описание хабитуса с его особыми задачами вообще-то свойственно не одной только нашей науке. Кто хочет увидеть, какое значение оно имеет в естествознании и географии и каково участие в этом деятелей искусства, может прочитать Ratzel, Uber Naturschilderung. 1906.
состояния. Мы не говорим сегодня о заторможенном или запутавшемся, что он страдает нарушением интеллекта.
Это не исключает, что те же методы, которые служат проверке интеллекта, также годятся для обследования этих острых нарушений. Задания на описание историй так же, как показ каргинок Хайлброннера, как обычные ориентировочные вопросы или ассоциативные опыты и многие другие, могут привести к четкому проявлению психопатических симптомов. Этим, однако, мы не хотим заниматься. Мы хотим только обратить внимание на то, что многие психиатры десятилетиями учат, что хорошо не говорить здесь ни о деменции, ни о проверке интеллекта. Если первоначально это представлялось также только терминологическим вопросом, то с течением размышлений ясность в понятиях все же тесно связана с терминологической ясностью.
Настоящей причиной отграничения нарушений интеллекта от всех острых аффектаций, не говоря уже о его методологической целесообразности, является та, что мы в принципе понимаем под интеллектом сумму предрасположенностей, на существовании которых основывается возможность деятельности, под расстройством интеллекта — утрату таких предрасположенностей, что под острыми расстройствами мы, напротив, понимаем вновь добавляющиеся причины, которые по-своему диспозиции используют, тормозят и в конце концов могут уничтожить. Что, однако, действительно уничтожено, что, по-видимому, исчезло только при острых явлениях, мы можем пока различать только в спокойных устойчивых состояниях. A priori немыслимым, конечно, не является то, что также первично в диспозициях, которые называют интеллектом, и исключительно в них возникает расстройство, которое было бы отлично от прочих нарушений интеллекта только моментом излечимости. Однако мы до сих пор с уверенностью не знаем таких расстройств. Но нельзя забывать, что особенно при органических болезнях бывают состояния, которые по аналогии с другими называют деменцией, которые, однако, могут еще излечиваться и ремитировать. Примером для многих является ремиссия паралича. Наоборот, могли бы, действительно, иметься в наличии дефекта (у неизлечимых маниакально-депрессивных), которые не называются деменцией, поскольку по теперешним взглядам предрасположенности интеллекта сохраняются и в принципе могут еще раз снова стать актуальными. Эти практические трудности предостерегают нас от того, чтобы возводить признак «длительного» расстройства в догму.