В суде первой инстанции она призналась в содеянном, улыбаясь, оставалась равнодушной и не раскаивалась, но у нее выступили слезы на глазах тотчас, когда была упомянута ее мать и то, что она сказала о происшедшем. «Здесь нам предоставляется ключ к ее душе. Самая теплая привязанность к родительскому дому и особенно к матери поглощает все прочие чувства и соображения, и ностальгия оказывается единственным мощным звуком в ее душе, который заглушает любой другой голос. Она рассказывает, как, отданная в услужение, она очень не хотела уходить из дома, как хотела бы быть у родителей и нигде больше. Она поджигает в Б. дом и во время вспыхнувшего пожара бросается в объятия матери, прося о возвращении домой. В тюрьме Б. она часто говорит о своих детских играх, но больше и охотнее всего о матери, и при этом плачет и
мечтает о ней и уверяет, что, если бы ее родители и рассердились на нее, они все же всегда останутся ее дорогими родителями».
Хотя имела место ностальгия, она поначалу приводила ложные мотивы своего поступка, чтобы оправдаться. Ее, якобы, отругали, не давали ей сытно есть и т. д. После преступления она проявляла «самое большое спокойствие, детскость, сочувствие и участие ко всему “человечно хорошему”». Когда не затрагивается та сторона ее души, которая наполнена ностальгией, она кажется веселой и спокойной, добродушной и послушной, с хорошим рассудком и хорошей памятью.
Физически она детского хабитуса, еще не было менструации. Она болела малярией и много страдала головной болью.
В заключении отвергается пиромания на базе наступления полового созревания.
Вероятно, в любом случае речь идет об имбецильном, однако лишенном какого-либо душевного развития создании. Интересно, что однажды ей удался поджог, она не была раскрыта, и что она таким образом достигла своей цели. Это находится в противоречии с утверждением, что преступления страдающих ностальгией девушек абсолютно бессмысленны.
В отношении развития разума и морали ввиду краткости не совсем ясна, но, по-видимому, не имбецильна и в некоторых чертах очень характерна 14-летняя Глория, о которой сообщает Крафт-Эбинг со слов Шревенца (Gerichtl. Psychopathologie. P. 59, 3 Aufl.).
5 декабря 14-летняя Глория показала пучок соломы, который она, якобы, нашла загоревшимся в сарае, и когда не придали этому случаю значения, Г. разразилась слезами и сказала: «Кажется, будто думают, что я хотела устроить пожар, а ведь это же большое преступление». 6 декабря вечером горела усадьба. Г. собрала свои вещи, ушла и вернулась только на следующее утро, плача и говоря, что чувствует себя больной. Вначале она отрицала, позже призналась в своем преступлении с мотивировкой, что работа была для нее слишком тяжела, она все время чувствовала себя больной и не имела другого средства, чтобы вернуться домой к родителям. Г. только 14 дней была на этой службе. Прежде она несколько месяцев служила в другом месте, но не могла там оставаться из-за болезненного состояния.
Г. в возрасте полового созревания. За 8 дней до преступления у нее в первый раз была менструация, которая с тех пор не повторялась. Она болезненна уже в течение ряда лет (рвота, головная боль), в 7 лет страдала конвульсиями. Тогда она болела тифом, который оставил невропатическое, болезненное состояние. За несколько месяцев до поджога она пережила сильный испуг. Наследственному предрасположению не подвержена. Душевно отстала и находится на детской ступени развития. Абстрактно она знает, что поджигание — тяжкое преступление, но собственный случай таковым не считала. Она больше этого не сделает. Ее должны отпустить домой! Она простодушно призналась в содеянном только тогда, когда ей пообещали, что ей ничего не будет.
Заключение доказывает сначала, что здесь имеют место не психическое заболевание или слабоумие, а замедленное умственное развитие, которое ставит Г. на детскую ступень. Тяжелая работа, болезненность делали службу у чужих людей невыносимой для нее. У нее было только одно стремление — вернуться домой. Боязливый ребенок, каким она была, не осмелился бежать без причины. Она все надеялась на счастливый случай, который сделал бы возможным ее уход со службы. Однажды у нее в голове промелькнула мысль самой вызвать этот случай. Она боролась с этой мыслью, но та становилась все сильней. «Меня тянуло устроить пожар». В первый раз она его потушила еще сама, в конце концов она уже не могла оказывать сопротивление. Она думала при этом только об уходе, а не о возможных последствиях этого поступка. Часто она плакала в тюрьме: «Да, если бы обо всем этом подумала, я бы этого не сделала».