Когда они ехали на машине в Гейдельберг, он увидел у дороги человека с перевязанной головой, который покинул свою постель, когда он пришел в другую комнату. Он сделал низкий поклон. Это укрепило его в мысли, что он кронпринц. В машине он часто вскакивал. Когда они приблизились к Гейдельбергу, он подумал, что город стал новой столицей. Как раз перед Гейдельбергом он увидел у дороги даму. Он неистово вскочил. Она выглядела очень печальной. Он знал, что ему надо к врачу. Перед клиникой он подумал: «Может быть, это замок». Ему показалось, что она и то, и другое, как замок, так и психиатрическая клиника. Он постоянно колебался и сомневался и в конце концов спросил других больных, где он, собственно, находится. Санитар, который ехал с ним в машине, показался ему другом: он с любовью пожал ему руку. В ванной ему остригли ногти. Он воспринял это весело. Когда он был готов: «Будьте внимательны, я ведь могу еще ими царапать».
В первую же ночь в Гейдельберге он жил в Нейшванштейне. На стене он увидел короля Отто с короной на голове. Перед ним стоял еврей. Относительно дальнейшего у больного потеряна временная последовательность действий. Больше не было таких относительно связных событий, как на курорте. Кроме отношений с королем Отто, которые все время возвращались, временно появлялись всевозможные другие комплексы событий: он чувствовал, как его разрезали. Это было не больно, но он чувствовал, что спина разрезана, отрезана нога, но («прыг, скок») все сразу же оказывалось на своем прежнем месте, он был несокрушим. Это вскрытие он переживал так, что он ощущал себя одновременно в постели и в зале для вскрытий. «Другие считают, что я там, у них, и они вскрывают меня, и одновременно я лежу здесь». Затем ему снова кажется, что он чувствует, как в могиле его едят черви. Затем его снова пожирали крысы. Он чувствовал, что повсюду гложут и пожирают, но они ничего не могли сделать ему, так как он очень быстро вырастал снова. Потом он вдруг почувствовал себя, как бедный Лазарь, и т. д. Он сам попеременно был то Господом, то дьяволом. Ему это было безразлично. Все противоположности были одинаковы. В общем больной считает, что все, что он когда-либо читал или рисовал в своем воображении, он теперь пережил во время психоза.
Когда эти относительно мало связные события в Гейдельберге продолжались в течение 2—3 дней, ночью возникла новая установка с его стороны по отношению ко всему', в конце концов его охватили мысли о том, что невозможно разрешить противоречие, что Бог и дьявол в нем идентичны. «И ведь двойственность это единство.» «Нет, так нельзя.» Он просил Бога помочь ему и осуществить
триединство: «Я, Бог, дьявол». Его «Я» было здесь, как прежде, не индивидуальным «Я», но «Я» = все, что во мне, весь мир. Но все, что было в нем, было снова во всем остальном. Такие мысли и ставшие все более хаотичными переживания привели его «в неистовство». Он сказал себе совершенно произвольно: «Я больше не могу выносить мир фантазии: я хочу вернуться в действительность». При этом он сознавал, что фантазии более ценны, чем действительность, они более реальны, чем действительность; он сознавал красоту фантазии. Но: «Я больше не выдержу этого». Он подчеркивает, что он еще не был в здравом уме — это продолжалось еще много дней, во время которых еще часто появлялись голоса и происходили другие события — что хотя он всегда четко мог разделить «действительность» и «мир фантазии», он не знал, что из них он собственно может считать действительным. В то время, как поначалу он был полностью склонен к миру фантазии, постепенно возрастало сомнение.
Раздался стук в стену, он услышал голос Франка Ведекинда. Он ощущал это как внушение, что теперь он должен вернуться к действительности, потому что он оказался неспособным спасти мир.
Случайно он положил руки на затылок. Он чувствовал, как от давления смягчаются ощущаемые во всем теле удары пульса, что голова и сердце, которые перед тем были в беспорядке, тем самым снова разделились. Это невольно найденное средство, заложить руки за голову, он в дальнейшем применял намеренно. Другое средство пришло как под внушением: он произносил бесконечно часто: я так глуп, у меня в голове вращается мельничное колесо. Тем самым его мысли прерывались, а он отвлекался от фантастических переживаний. Целые ночи он бормотал таким образом. Все это произошло произвольно, но он тогда ощутил свою волю и напряжение, которого ему стоило возвращение к действительности. Он решил снова действовать, как нормальный, и видеть все, как нормальный; Последним активным усилием было, когда он на курорте заказал себе сигару. До этой ночи он совершенно отдавался событиям, часто руководимый символом запеленутого ребенка. Теперь заново началось активное усилие, не из какого-либо понимания, но исключительно при помощи воли, так как «он не мог больше этого вынести». Прежде чем мы опишем дальнейшее и его окончательное возвращение к рассудку, мы попытаемся изобразить еще некоторые виды прошедших душевных переживаний.