При драматических дальнейших событиях все было просто «очевидным». «Я переживал то, что происходило вовне непосредственно, и этому всегда соответствовал трепет в теле». «Во мне и вне меня это было идентичным». «Эта очевидность чувств — самое сильное, что только есть. Если бы я сам увидел противоположность, это было бы совершенно безразлично. Это было всегда: это так, нет никакого сомнения — т. е. в момент переживания». При этом его сопровождали неопределенные представления о событиях, которые были иногда несколько более интенсивными, иногда почти сплошь отвлеченными. Несмотря на это, содержание этих представлений всегда было обязательно достоверным. «Как требует Кьеркегор, даже парадоксальному нужно верить, так я переживал это».
Кажущийся и сверхъестественный миры были для него полностью четко разделены, но могли разграничиваться только для чувства. В поезде к месту отдыха слева сидела 4 человека, которые были живыми, справа четверо, которые были только видимостью и были мертвы. Это он ощущал непосредственно. К тому же он слышал голос: он совсем не замечает, что он «односторонний».
У больного было множество чувственных отправных точек, через которые он знал о каждом событии в мире. Но он подчеркивает, что не от этого возникала уверенность в очевидности, она во многом была непосредственной. Он знал все совершенно определенно. Из чувственных отправных точек большую роль играют телесные ощущения. «Я всегда связывал то же самое определенное телесное ощущение с одним и тем же сверхъестественным событием (при вхождениях и выходах). Например, щекотка была из-за его матери совершенно определенной щекоткой. При этих телесных ощущениях он думал: я должен видеть себя человеком. Но он чувствовал, что в действительности он был чем-то совершенно иным. Он думал, что может охватить все, что происходило вне маленького пространства. Но он замечает, как противоречиво происходит пространственное и собственно безмерное сверхъестественное событие. Только когда все в него входило, он чувствовал себя охватывающим целый мир, когда покидало, он чувствовал себя одним в пространстве и одиноким.
Но наряду с непосредственным переживанием очевидной сверхъестественной действительности он был вполне способен к мыслям, соображениям о возможностях: может быть, существуют еще и другие боги, это возможно: «Я должен подождать». В дальнейшем в промежуточные моменты он был, исходя из более ранних описаний, способен сомневаться.
Дальнейшими чувственными отправными точками были стук топора, который он слышал, прекращение стука, шаги прохожих на улице и, прежде всего, многочисленные голоса. Они звучали как действительно произносимые извне и были самого разного вида. Швабы кричали — он думал, как раз перед окном: «Браво, Иосиф»; «Мы снова здесь»; «Вино тоже с нами»; «Немного дерьма тоже здесь». Некоторые голоса доносились издалека, как будто очень громко кричали с большого расстояния, иногда как будто издалека доносилось эхо, песчинки говорили как ангелочки детскими голосами. Они были так близки, как будто говорили из коридора, и т. д. В себе самом он слышал звуки, как будто лопаются пузырьки, урчание в животе. В эти телесные процессы он переносил также голоса, так что он думал: это звучит как чревовещатель. Далее он слышал голоса всех звуков окружающего мира, передвигаемых стульев, гудков на железной дороге, звуков автомашин и т. д. Голоса птиц он обычно понимал, не слыша от них ни слова, в их значении. Затем он слышал также в чириканье слова, звучащие в птичьем тоне, не так, как говорит человек: «Ты глупец»; «Он тебе не поможет» (когда он молился Богу). В шуме автомашин ему слышалось, это крестьяне идут в деревянных башмаках, это работают гномы, куют Гефесты (при этом он на мгновение сам считал себя