Иногда он испытывает боль в затылочной части головы. Головокружений не бывает. Ночью, лежа в постели, он иногда видит вспышки, световые пятна, на потолке калейдоскопический рисунок обоев в свежих, живых тонах. Это мозаичные, меняющиеся узоры, никогда не бывает цветов, каких-либо образов или других форм. Иногда появляется незначительный звон в ушах.
В первое время после болезни, когда он, как ему было предписано врачами, не думал о будущем, а полностью предавался отдыху, он чувствовал себя лучше всего. Он считает, что присутствие матери заставило его снова думать о будущем, и у него опять стало плохое настроение. У матери, по его мнению, было подозрение, что он еще болен, из этого он делает вывод, что подозрение является общим, а не болезненным, она раздражала его банальными разговорами. Ее присутствие было ему явно неприятно. Он чувствует себя хорошо, когда он один.
23 июля у больного появилось отклоняющееся от нормы состояние, которое продлилось три дня. Оно началось рано утром с приступа, который длился самое большее 12—15 секунд. Это было болезненное судорожное оцепенение. Он не мог пошевелиться, не мог открыть глаза. При этом в глазах появился свет, и он увидел — при закрытых глазах — вдали стауэтку, изображающую Иисуса. Она шевелилась. На него упали лучи света. Он почувствовал себя мнимо мертвым, исчезнувшим, превратившимся лишь в геометрическую точку. Тут он увидел появившееся облако дыма, Иисус исчез. Из облака дыма появился дьявол — и внезапно все исчезло. Он почувствовал себя совершенно свободным, снова мог двигаться. Во время припадка он был в ясном уме и полном сознании и, как он полагает, ориентировался в действительной ситуации.
Последующие три часа он находился под «трансцедентальным впечатлением» от этого переживания. Он чувствовал себя утомленным. Переживание было настолько достоверным, что он не мог думать, что это был лишь обман чувств. Стоило ему подумать: «Это сделал дьявол»,— как тут же он услышал голос: «Ты дурак». Тогда он подумал, «Это сделал Бог». И тут же услышал крик петуха: «Ку-ка-ре-ку — ты глупая корова». И так он все время склонялся то к одному, то к другому. Все эти дни мысли боролись друг с другом, прогоняли друг друга прочь в бесконечной смене «да» и «нет». Это было ужасно. Мысли подавляли его своей массой. Это был «regressus ad infinitum». Он испытывал умопомрачительный страх, и он считает, что лучше утонуть вместе с «Титаником» в океане, чем испытывать такое чувство, когда вот-вот сойдешь с ума. Из страха перед сумасшествием он по своей воле снова поступил в клинику, и там все сразу прошло, и на следующий день его уже смогли выписать. В последующие недели он чувствовал себя хорошо.
Дальнейшей характеристикой больного может послужить его письмо, написанное мне 4 июня. В нем отчетливо видны гебефренические черты и специфический юмор без веселости, который нам описал сам больной.
4 июня 1912
«Уважаемый господин доктор! Со вчерашнего дня я нахожусь здесь и чувствую себя в этом великолепии окружающей природы, несмотря на мимолетные дожди очень хорошо. То, что я опять приобрел свою старую свободу, пока не привело к возврату старых проблем, и я полагаю с определенной долей уверенности, что в обозримом будущем этого не предвидится. Здесь очень мало чужих, и мне это очень приятно. Птицы поют здесь иначе, чем в Гейдельберге, а локомотив иначе пускает дым через трубу, иначе разносится его свист “в высших сферах”. Деревья здесь шумят, когда ветер проносится по ним, чтобы отдать должное закону каузальности. Только лишь одно осталось по-прежнему. Следует ли рассказать Вам об этом? Я многим рискую, делая это.— Но ведь Вы и так уже сталй доверенным лицом во многих моих личных делах, поэтому не скрою и этого. Иногда, когда смеркается, я сижу, без каких-либо мыслей, в моей мансарде, имеющей шесть окон, и слушаю, как монотонно тарахтят баржи на реке, и тогда я ощущаю, как то тут, то там внезапно вскрикивает пол, когда в соседней комнате сдвигают с места тяжелый шкаф или дубовый диван. Когда мой сосед по комнате с утра пораньше в гневе с грохотом отодвигает стул к обеденному столу, так как он стоит у него на дороге, в то время как он не может найти заднюю пуговку от воротничка, которая ночью, по-видимому, упала с тумбочки под кровать — куда же она еще могла упасть? — то я тоже чувствую, как хороший паркетный пол сопротивляется этому несправедливому натиску, также давит и не уступает. И он потому такой сильный, что чувствует себя правым и обладает внутренней силой.