Выбрать главу

Звон церквей – и кандальный звон.

И взирают в лицо мне лики

Полководцев, творцов, вождей,

Так правдивы и так велики,

Как лишь в ясном кругу идей.

То – не оттиски жизни сняты.

То – ее глубочайший клад;

Благостынею духа святы

Стены этих простых палат.

Прав ли древний Закон, не прав ли,

Но властительней, чем Закон,

Тайновидческий путь, что явлен

На левкасах седых икон:

В шифрах скошенной перспективы

Брезжит опыт высоких душ,

Созерцавших иные нивы –

Даль нездешних морей и суш.

Будто льется в просветы окон

Вечный, властный, крылатый зов...

Будто мчишься, летишь конь-о-конь

Вдаль, с посланцем иных миров.

1950

V. ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ТЕАТРУ

Порой мне казалось, что свят и нетленен

Лирической чайкой украшенный зал,

Где Образотворец для трех поколений

Вершину согласных искусств указал.

Летящие смены безжалостных сроков

Мелькнули, как радуга спиц в колесе,

И что мне до споров, до праздных упреков,

Что видел не так я, как видели все?

В губернскую крепь, в пошехонскую дикость

Отсюда струился уют очагов,

Когда единил всепрощающий Диккенс

У пламени пунша друзей и врагов.

То полу-улыбкою, то полу-смехом,

То грустью, прозрачной, как лед на стекле,

Здесь некогда в сумерках ласковый Чехов

Томился о вечно цветущей земле.

Казалось, парит над паденьем и бунтом

В высоком катарсисе поднятый зал,

Когда над растратившим душу Пер Гюнтом

Хрустальный напев колыбельной звучал.

Сквозь брызги ночных, леденящих и резких

Дождей Петербурга, в туманы и в таль

Смятенным очам разверзал Достоевский

Пьянящую глубь – и горящую даль.

Предчувствием пропасти души овеяв,

С кромешною явью мешая свой бред,

Здесь мертвенно-белым гротеском Андреев

На бархате черном чертил свое "нет".

Отсюда, еще не умея молиться,

Но чая уже глубочайшую суть,

За Белою Чайкой, за Синею Птицей

Мы все уходили в излучистый путь.

И если театр обесчещен, как все мы,

Отдав первородство за мертвый почет,

Он был – и такой полнозвучной поэмы

Столетье, быть может, уже не прочтет.

1950

VI. БИБЛИОТЕКА

Я любил вечерами

Слушать с хоров ажурных

Исполинского зала

В молчаливое дворце

Тихий свет абажуров,

Россыпь мягких опалов, –

И, как в сумрачной раме,

Блик на каждом лице.

Это думы гигантов

Моей гордой планеты

Тихо-тихо текли там

В разум токами сил;

Этим светом, разлитым

По немым фолиантам,

Я, как лучшим заветом,

Как мечтой, дорожил.

И я видел, как жаждой

Мирового познанья

Поднимается каждый

Предназначенной всем

Крутизною – по цифрам

И отточенным граням,

По разгаданным шифрам

Строгих философем.

А вверху, за порогом

Многоярусной башни,

Дремлют свято и строго

Странной жизнью своей

В стеллажах застекленных,

Точно в бороздах пашни,

Спящих образов зерна

И кристаллы идей.

Неподсудны тиранам,

Неподвластны лемурам,

Они страннику станут

Цепью огненных вех;

Это – вечно творимый

Космос метакультуры,

Духовидцами зримый,

Но объемлющий всех;

Это – сущий над нами

Выше стран и отечеств,

Ярко-белый, как пламя,

Ледяной, как зима,

Обнимающий купно

Смену всех человечеств,

Мерно дышащий купол

Мирового Ума.

И душа замирает

От предчувствий полета

У последнего края,

Где лишь небо вдали,

Как от солнечных бликов

В разреженных высотах

На сверкающих пиках

Эверестов земли.

1950

VII. ОБСЕРВАТОРИЯ. ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Перед взором Стожар –

бестелесным, безгневным, безбурным –

Даже смертный конец

не осудишь и не укоришь...

Фомальгаутом дрожа,

золотясь желтоватым Сатурном,

Ночь горящий венец

вознесла над уступами крыш.

Время – звучный гигант,

нисходящий с вершин Зодиака, –

В строй сосчитанных квант

преломляется кварцем часов,

Чтобы дробно, как пульс,

лампы Круглого Зала из мрака

Наплывали на пульт

чередой световых островов.

С мягким шорохом свод

и рефрактор плывут на шарнирах,

Неотступно следя

в глухо-черных пространствах звезду:

Будто слышится ход

струнным звоном звучащего мира,

Будто мерно гудят

колесницы по черному льду.

Это – рокот орбит,

что скользят, тишины не затронув;

Это – гул цефеид,

меж созвездий летящих в карьер;

То – на дне вещества

несмолкающий свист электронов,

Невместимый в слова,

но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,

как виденье в магическом круге,

Воплощенный полет –

ослепительнейшая мечта –

Золотая спираль

за кольцом галактической вьюги,

Будто райская даль –

белым заревом вся залита.

Будто стал веществом –

белым сердцем в ее средоточье –

Лицезримым Добром –

сам творящий материю Свет;

Будто сорван покров,

и, немея, ты видишь воочью

Созиданье миров,

и созвездий, и солнц, и планет.

Вот он, явный ~трансмиф~,

глубочайшая правда творенья!

Совершенный зенит,

довременных глубин синева!..

И, дыханье стеснив,

дрожь безмолвного благоговенья

Жар души холодит

у отверзтых ворот Божества.

1950

VIII. КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ

С.М.

Вступаю в духовные волны,

Под свод музыкальной вселенной,

Причастник ее вечерам,

Где смолкшими звуками полны

И воздух, и купол, и стены,

Как хорами стихшими – храм.

Не скрытые маскою черной,

Мерцают глубины роялей

Таинственным золотом дек –

Пучиною нерукотворной,

Кипеньем магических далей,

Творящих на миг – и навек.

Люблю эти беглые блики

На струнах и лаке, а справа –

Сверканье серебряных жерл,

Когда океан многоликий

Замкнуть берегами октавы

Готов демиург – дирижер.

Люблю этот трепет крылатый

Пред будущей бурей аккордов

Вокруг, надо мной и во мне,

И этот, закованный в латы

Готических образов, гордый

И тихий орган в глубине.

Он блещет светло и сурово,

И труб его стройные знаки

Подобны воздетым мечам

Для рыцарской клятвы у Гроба, –

Подобны горящим во мраке

Высоким алтарным свечам.

А выше, в воздушных провалах,

Над сумраком дольним партера,

Над сонмами бронзовых бра,

Блистают в холодных овалах

Юнцы Мировой Сальватэрры –

Алмазной вершины Добра.

На дальних эфирных уступах

Отрогов ее запредельных

Есть мир гармонических сфер,

Для нас составляющих купол

Свободных, бесстрастных, бесцельных

Прозрений, наитий и вер.

И слушают молча колоссы

В своих вознесенных овалах

Сквозь отзвуки жизни былой –

Что здесь, на земле стоголосой,

Еще никогда не звучало:

Эдем, – совершенство, – покой.

1950

IX. КАМЕННЫЙ СТАРЕЦ. Триптих

...И пламя твое узнаю. Солнце Мира!

Фет

1

Когда ковчегом старинной веры

Сиял над столицею Храм Христа,

Весна у стен его, в тихих скверах,

Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,

Обычай отроческий храня,