Горничная выбежала на подъезд и весело крикнула:
— Павел Семеныч! Идите, вас барыня кличут. Скореича идите! Чего вы, как вам сто лет! Скореича! Ну, будут дела! — сказала она ему на лестнице, и Иванов Павел неутешно заплакал.
Он разделся и стоял в передней, стоял и ревел.
— Иди-ка, иди-ка сюда! — сказала мама. — Ты что ж это, полуночник? Ты бы до полуночи домой не приходил. Иди сюда. Что там ещё?..
И только что Иванов Павел переступил порог гостиной, мать дала ему пощёчину.
— Мамочка, не буду! Ой, мамочка, не буду! — завопил Иванов Павел.
— Хорошо, хорошо, мы это потом поговорим. Чем ещё порадуешь? Что принёс?..
— Ох, мамочка… Мне неправильно…
— Давай записочку-то, давай!
Мать прочла записочку, сжала губы, посмотрела на Иванова Павла, как на какую-то гадину, помолчала и спросила:
— Что ж мне теперь с тобой делать прикажешь? А?
— Мамочка, я не буду…
— Что с тобой делать?..
И Иванов Павел почувствовал жгучую боль в ухе, завертелся, заежился, как береста на огне.
— Мамочка, милая…
— Хорошо, хорошо. Мы с тобой потом поговорим! Потом… — зловещим тоном проговорила мать.
«Потом. Не сейчас будут!» полегчало на душе у Иванова Павла.
— Пойди в кухню, умой харю-то! На кого ты похож?
Иванов Павел пошёл в кухню умываться.
Кухарка Аксинья возилась у плиты, разогревая для него обед, увидала и сказала:
— Дранцы — поранцы, ногам смотр?
Иванов промолчал и мылся.
— Зачем дихтанты не пишешь?! — наставительно заметила кухарка.
Иванова Павла взорвало:
— И вовсе не за диктант, а по латыни! Дура! Дура ты, дура!
— А ты не дурач постарше себя. Я же тебя держать буду, как маменька стегать станет. А тебя подержу! Я тебя так подержу! — поддразнила кухарка.
Иванову Павлу хотелось на неё броситься с кулаками, но он удержался.
Хотелось попросить:
— Аксиньюшка, милая, недолго держи!
Но он тоже удержался.
— Пускай убивают. Ещё лучше!
И, глотая пополам со слезами холодное кушанье, Иванов Павел представлял себе, как он уж помер под розгами, и его похоронили, и все сидят на поминках и едят, как вот он теперь, и мать рвёт на себе волосы и кричит:
— Это я, я убила его! Очнись, мой Паша, очнись, мой дорогой, мой бесценный!
Как рыдала она, когда у него была скарлатина.
И Иванову Павлу стало жаль и себя, и матери, и всех, и он горько-горько заплакал.
— Ага! Кончил обедать? Ну-с? — послышался голос матери.
Иванов Павел вскочил горошком.
— Мамочка! Мамочка! Я сначала приготовлю уроки!
— Хорошо! Хорошо! Готовь, готовь уроки!
Иванов сел за уроки и принялся переписывать всё, что только можно было переписать. Потом он всё выучил, что можно было выучить, и особенно громко твердил латинские слова:
— Увидят, что я стараюсь!
Чай пить он не пошёл, боясь, чтоб не воспользовались чайным перерывом.
Наконец, ни переписывать ни читать было нечего. Спина и грудь ныли. Иванов Павел встал и начал ходить по комнате.
— Барыня спрашивают: кончили, мол? — появилась в дверях горничная.
— Нет! Нет! — испуганно забормотал Иванов Павел, снова сел за книги и принялся читать примеры для переводов:
«— Войска царицы победили конницу варваров. — В глубоких пещерах таятся львы. — Пожары часто уничтожают целые города».
И ему представилось, как весь их дом охвачен огнём. Нет, лучше на город напали неприятели, в их доме все заперлись. Но он, как древний грек Эфиальт, показывает неприятелям тайную дорогу по чёрной лестнице. Неприятели врываются. Всех избивают, и он впереди неприятелей…
— Пойтить к дворнику, сказать, чтоб надёргал! — словно про себя сказала горничная, проходя через детскую и шурша юбками.
«А Глашке кол в живот, — первой!» думал Иванов Павел. И вот он избивает всех, всех. Все умоляют его о пощаде, ползают у его ног. Но он неумолим. Какие пытки он им выдумывает. «С кухарки сдерите кожу. Глашку на кол». Иванов Павел даже содрогается. Ему становится их даже жаль. «Просто прикажу убить.» А маму… Маму я спасаю… «Вот, — говорю, — мама»…
В эту минуту откуда-то издали, из-за стен послышался какой-то визг. Детский голос орал, вопил что-то.
Иванов Павел прислушался, замер, и голова у него ушла в плечи.
— Слышишь? — спросила мать, появляясь в детской. — В 16 номере порют. Так же орать будешь.
«И мать убить!» решил Иванов Павел.
Кухарка прошла в комнаты.
— Спросить, скоро, что ли-ча? — на ходу обронила она.
«А Аксинью!.. Ух, Аксинью!..»
— Маменька сказали, что нынче довольно. Каких уроков не доучите, завтра доучите! — объявила горничная. — Барыня сейчас сюда идут. Пойтить позвать Аксинью! У-у, бесстыдник!