Ехал Гулявин впереди полка мрачный и злой.
Строев сдержал слово и почти перестал разговаривать.
На «вы» перешел, и все официально:
«Как прикажете, товарищ командир!», «Мое мнение такое, товарищ командир!» — и больше слова из него не вытянуть.
Тошно.
Неприятно это Гулявину ужасно, потому что полюбил он своего начальника штаба, а тут такая разладица.
И уж сам на себя злился, что из-за бабы буза пошла.
Повернулся в седле, оглянулся.
Далеко в хвосте колонны едет Строев, посреди матросов. Спокойный, как ни в чем не бывало, — видно, шутит, смеется.
«Ишь характер какой дубовый! Коряга — не человек!» — подумал Василий и налево повернулся.
На золотистой тонконогой помещичьей кобыле, гоголем завалясь в седле, едет Лелька. Штаны гусарские розовой зарей горят, и алой зарей щеки пылают.
«Царица-баба! И что ему она поперек горла пришлась!»
Хороша атаманша, горячо ласкает атаманша в зимние холодные ночи.
Как с такой расстаться?
Повернул Гулявин коня: поехал в хвост полка к Строеву.
Подъехал вплотную, вгляделся.
Давно потеряло строевское лицо детский румянец, побледнело, закоптилось, осунулось, и у губ легли резкие складочки усталости и напряжения.
И глаза как у замученного зайца.
И, взглянув на друга, почувствовал Гулявин, как ударила ему в сердце горячая волна жалости.
Положил руку на колено Строеву.
— Миша!.. Михаил!..
— Что?
— Не сердись, браток! Сердце ты мне кромсаешь! Люблю же я тебя, парень!
Дрогнули складки на строевском лице.
— Я не сержусь!.. Только свернул ты с пути, Василий, а расплачиваться за это всем придется.
Перегнулся Гулявин с седла.
— Миша!.. Братишка! Вот тебе слово — дойдем до Симферополя, я ее к чертям собачьим выгоню. А сейчас пусть лучше с нами идет. Все под надзором — и людей больше. Нас-то ведь тоже немного осталось. Из Москвы тысяча вышла, а сейчас пятьсот еле-еле. Но в Симферополе пошлю ее к матери.
— И хорошо сделаешь!
— Ну, давай руку!
Пожали руки. Улыбнулся Строев опять той же своей детской ясной улыбкой., и Василий засмеялся радостно.
— Давно бы так!
Ударил коня — и опять во главу отряда.
А атаманша подбоченилась, зубы скалит.
— С недоноском своим лизался? Вояка!
И сама испугалась. Наехал Гулявин так, что отпрянула даже золотистая кобыла, и нагайку поднял.
— Т-ты, сволота!.. Нишкни, шлюхина морда! Слово пикнешь — спину нагайкой перешибу. Свое место знай!
Попробовала Лелька отшутиться:
— Испугал! Еруслан-богатырь!
Зыкнула в воздухе нагайка, и едва успела Лелька голову отклонить, мгновенно кожушок на плече разрезало и обожгло болью, а Гулявин как бешеный, и у рта пена кипит:
— Молчать… гадюка! Забью!
Шарахнулись даже кони от зверьего крика, и чем бы кончилось — неизвестно, но только из-за снегом засыпанных кучугур скачет разведка во весь опор.
Издали кричат еще:
— Командир!.. Гулявин!.. В Преображенке кадеты!
Опустил Василий нагайку.
Атаманша за плечо держится, губу закусила, а по щекам слезы текут.
Но даже мельком не взглянул на нее Гулявин. А тут уже и Строев рядом:
— Много кадетов?
— До черта!.. Мы одного подхватили в кучугурах… Говорит: дроздовцы! На Таганрог идут!
— А где ж пленный?
— Как где?.. В духонинском штабе в адъютанты пошел.
— Дурачье! Сюда тащить надо было. Списать всегда успеется.
— Чего таскать? И так все вымотали. Первый дроздовский полк. Семьсот штук кадетов и пушка одна.
Посмотрел Василий на Строева.
— Загвоздочка… елки-палки! С пушкой, сволочи!
— Ничего! Немцев с пушками били!
— Так-то оно так!
Задумался Василий. Потом прояснел сразу: «Чтоб пятьсот матросов — да кадетов побоялись? Тысячу давай — все равно убрать можно».
— Ну, Миша… командуй. Твоя работа!
Подозвали командиров рот, выяснили задачу.
Наступать решили, когда станет темнеть.
Две роты в лоб, одна с тылу охватом, и при ней Лелькина кавалерия.
— Сразу только!.. Как мы отсюда на штык пойдем, так вы сзаду. Крика побольше!.. Эй ты, атаманша, слюни подбери! Дело делать нужно. После отревешься.
Через час рассыпались цепи и тихо поползли по пескам между голым лозняком, в котором посвистывал ветер.
Гулявин стоял на пригорке и в бинокль смотрел за уходящими цепями.
Далеко, в направлении экономии, хлопнул одиночный выстрел, потом второй, и сразу зачастило молоточными ударами по железу.