Немало досаждал возлюбленным и обер-кондуктор Анри Довернь. По пятницам он неизменно сопровождал поезд и всегда выражал назойливую любезность в отношении молодой женщины. Проникнув в тайну ее связи с машинистом, он говорил себе, что в один прекрасный день, возможно, наступит и его черед. Довернь выказывал Северине такие недвусмысленные знаки внимания, что Рубо в дни своих дежурств язвительно ухмылялся, наблюдая, как обер-кондуктор из кожи лезет вон: оставляет для нее отдельное купе, галантно подсаживает на подножку, пробует, достаточно ли горяча грелка. Однажды Рубо, продолжая спокойно разговаривать с Жаком, лукаво подмигнул ему, точно указывая на заигрывания Доверня и удивляясь тому, что тот их терпит. Кстати сказать, во время ссор Рубо грубо обвинял Северину, будто она живет сразу с двумя любовниками. И внезапно ей пришло в голову, что, может, и Жак думает так же, не оттого ли он постоянно угрюм? Заливаясь слезами, она клялась, что ни в чем не повинна, пусть он убьет ее, если она ему неверна! Смертельно побледнев, Жак обнял ее и, пытаясь все обратить в шутку, ответил, что не сомневается в ее порядочности и никого не намерен убивать.
В начале марта погода резко испортилась. Жак и Северина вынуждены были прекратить свидания, еженедельные поездки в Париж уже не приносили молодой женщине прежней радости: что значили эти несколько часов призрачной свободы! С каждым днем она испытывала все более властную потребность никогда не разлучаться с Жаком, быть с ним рядом и днем и ночью, она жаждала, чтобы он всецело принадлежал ей, ей одной! И вместе с тем в молодой женщине росла ненависть к мужу, одно присутствие Рубо приводило ее в болезненное и злобное раздражение. Обычно мягкая и покладистая, Северина не могла теперь спокойно слышать имя мужа, она выходила из себя, если он хоть в чем-нибудь ей перечил. И тогда ее прозрачные голубые глаза вспыхивали темным пламенем, словно отражая черноту волос. Северина впадала в ярость, обвиняла мужа, что он испортил ей жизнь, именно он — причина того, что они ненавидят друг друга. Ведь все это он наделал! По его вине рухнула их семья, по его вине она завела любовника! Каменное спокойствие Рубо, безразличие, с каким он встречал ее гневные вспышки, его круглые плечи, торчащий вперед живот — вся эта заплывшая жиром глыба раздражала Северину: как смеет он быть таким самодовольным, когда она страдает! Порвать с ним, уйти, начать на новом месте иную жизнь — вот чем были заняты теперь ее помыслы. О да, вычеркнуть все, что было, навсегда забыть обо всех этих гнусностях, вновь стать такой, какой она была в пятнадцать лет, любить и быть любимой, создать для себя такую жизнь, какая рисовалась ей в отроческих мечтах! Целую неделю она лелеяла план побега: тайно от всех они уедут с Жаком, поселятся где-нибудь в Бельгии и станут там жить, как трудолюбивая чета молодоженов. Но Жаку об этом она даже не сказала, ибо сразу же представила себе все препятствия — ложное положение, в каком они окажутся, вечный страх, который станет ее уделом; неприятнее же всего было то, что ей пришлось бы оставить мужу все состояние: деньги и дом в Круа-де-Мофра. Согласно брачному контракту, супруги Рубо совместно владели всем имуществом, по существующим законам она как бы находилась под опекой мужа, всецело была в его власти, и это связывало ей руки. Нет, она предпочла бы умереть, лишь бы не оставлять ему деньги! Однажды Рубо явился домой мертвенно-бледный: когда он переходил путь перед самым носом у паровоза, его ударило буфером по руке, и Северина подумала, что, если бы муж погиб, она б получила свободу. Она долго смотрела на него большими неподвижными глазами: отчего он не умирает, раз она его больше не любит и он только всем мешает?
С этого дня мечты Северины приняли иное направление. Рубо погибал от несчастного случая, а она вместе с Жаком отправлялась в Америку. Но теперь они уезжали уже повенчанными, предварительно продав дом в Круа-де-Мофра и обратив все имущество в наличные деньги. Отныне оба больше ничего не боялись. Они покидали родину лишь для того, чтобы возродиться к новой жизни и никогда не разлучаться. Там ничто не будет напоминать ей о прошлом, на новом месте они заживут действительно новой жизнью. Здесь она обманулась в своих лучших надеждах, но там она снова попытается построить свое счастье. Жак легко найдет применение своим силам, да и она не станет сидеть сложа руки, они сколотят состояние, у них, конечно же, появятся дети, их ждет новое существование, сотканное из труда и довольства. Стоило Северине остаться одной — утром в постели или днем за вышиваньем, — и она уносилась мыслью в этот воображаемый мир, каждый раз рисовала его себе новыми красками, без конца придумывала все новые, приятные ситуации, и сердце ее взволнованно билось в предвкушении радости и богатства. Раньше Северина очень редко выходила из дому, но теперь у нее появилась новая страсть: она отправлялась на мол, облокачивалась на перила и провожала взглядом уходившие суда, она следила за дымком парохода до тех пор, пока он не сливался с туманом, нависавшим над морем. В такие минуты сознание молодой женщины словно раздваивалось, ей чудилось, будто она стоит с Жаком на палубе, а их пароход, оставив далеко за собой Францию, плывет в волшебный мир мечты.
Как-то вечером — это произошло в середине марта — машинист наконец отважился прийти к Северине, он рассказал ей, что вместе с ним из Парижа приехал его товарищ по техническому училищу, который направляется в Нью-Йорк, где рассчитывает извлечь немалую выгоду из недавно изобретенной им машины для изготовления пуговиц; ему нужен компаньон-механик, и он даже предложил Жаку войти в дело и поехать с ним. О, это великолепное предприятие, надо вложить всего тридцать тысяч франков, а заработаешь, пожалуй, миллионы! Однако все это пустые мечты, прибавил Жак, и он, разумеется, отказался. Но, что ни говори, досадно, когда приходится отказываться от состояния, которое само в руки плывет.
Северина стоя слушала его, взоры ее блуждали. Господи, разве не об этом она грезила?
— Ах! Мы бы завтра же уехали… — прошептала она наконец.
Он с изумлением уставился на нее:
— То есть как это уехали бы?
— Ну да, если б он умер.
Она не назвала имени Рубо, только на лице ее появилась брезгливая гримаса. Но Жак понял и лишь пожал плечами, словно говоря, что, по несчастью, тот еще не умер.
— Мы бы уехали, — мечтательно продолжала Северина своим грудным голосом, — и были бы там бесконечно счастливы! Я продала бы дом, у нас не только нашлось бы тридцать тысяч франков, но и осталось бы еще немного денег на первое время… Ты вложил бы их в дело, а я бы свила для нас уютное гнездышко, где мы без помех любили бы друг друга… О, как это было бы чудесно, как это было бы чудесно!
И она чуть слышно прибавила:
— Все мрачные воспоминания остались бы позади, и перед нами потянулась бы вереница безоблачных дней!
Нежность затопила все его существо, их руки соединились, оба хранили молчание, отдавшись во власть мечты. Потом Северина вновь заговорила:
— И все же тебе надо повидаться с приятелем, пока он еще не уехал. Попроси его не брать компаньона, не предупредив тебя.
И снова Жак изумился:
— Зачем?
— Господи, да мало ли что может случиться! Вот хотя бы в тот день — еще мгновенье, и он угодил бы под паровоз, а я б получила свободу… Бывает, утром человек здоров, а вечером — уже покойник.
Северина пристально посмотрела на Жака и повторила:
— О, если б он умер!
— Надеюсь, ты все же не хочешь, чтобы я его прикончил? — спросил машинист с натянутой улыбкой.
Она трижды ответила ему «нет», но ее глаза — глаза кроткой женщины, одержимой теперь непреклонной, неумолимой страстью, — неизменно говорили «да». Ведь сам-то Рубо убил, отчего же не убить его? Эта мысль внезапно зародилась в ней — как следствие, как закономерный выход. Убить его, а самим уехать, — .чего уж проще! Ведь со смертью Рубо умрет и прошлое, она сможет начать все сызнова. Северина теперь не видела возможности иной развязки, она приняла окончательное решение, хотя все еще отрицательно качала головой: ее самое пугала собственная жестокость.