Логунов взглянул в синее небо, искристое от холодных звездных огней, и лицо его смягчилось. Что может быть прекраснее хрупкой ночной тишины, скованной морозом? Точно пушечный выстрел, раздается взрыв наледи, лопнувшей на реке. И снова тишина. Синим блеском вспыхивает иней на белой ветке, фарфорово отсвечивает санный след на дороге, чистой, гладко уходящей вниз к речке между пышными обочинами. По этой бы дороге на салазках, как в детстве! Только бы руки не подружки-сестренки, а Варвары обнимали его. Промчаться, поднимая снежную метелицу, навстречу жгучему ветру, слышать светлый девичий смех, расцеловать в сугробе запорошенное снегом милое лицо!
Логунов подошел к дому Хижняков, крепко рванул дверь, основательно утепленную Денисом Антоновичем, мастером на все дела.
У плиты на низеньком табурете сидела Варвара и играла на хомусе. Она кивнула Логунову молча, но яркие, точно нарисованные ее губы, занятые хомусом, улыбнулись. Девушка ударяла согнутым пальцем по краю гибкой пластинки, вставленной в железку, похожую по контуру на ключ от английского замка, дышала, дула на нее, и тихие звуки, как нежная жалоба, колебались, дрожали в воздухе. Это была музыкальная импровизация, понятная немногим.
— Мечтаешь, Варюша! — сказал Логунов, сняв дошку и поздоровавшись с Еленой Денисовной и Хижняком.
— А вы, Платон Артемович, не научились еще понимать, о чем она напевает? — спросил Хижняк, вглядываясь в лицо Логунова и не зная теперь, чему приписать разительную перемену в нем.
Сам Хижняк готов был посочувствовать трудности новой работы Платона, но Елена Денисовна с женским упорством сводила все на сердечные переживания и сумела-таки утвердить свое мнение.
— Кое-что начинаю понимать, — ответил Логунов спокойно.
— Правда? — с оживлением спросила Варвара, отнимая от губ хомус. — Вот сейчас…
Логунов склонил голову, вслушиваясь в звонкий шепот, перебиваемый мелодическим журчанием-смехом, но чем дольше вслушивался, тем мрачнее становилось его лицо.
— Довольно! — Варвара метнула на него взгляд из-под приспущенных ресниц. — Хватит, Платон Артемович, а то вы разгадаете все мои тайны. Мне хочется сберечь кое-что для себя.
— Скупая ты! — промолвил он тихо.
— А что, Варя, можно ли на этом хомусе сыграть настоящую песню? — поинтересовался Хижняк, подъезжая к ним на своем табурете. — Ну, хотя бы ту, которую ты пела недавно?
— Песню о кукушке? Нет, у хомуса очень маленькие возможности. Это инструмент для девушек… В детстве мне так хотелось поскорее научиться играть на нем! Я завидовала, когда старшие сестры делились секретами, наигрывая на хомусе.
— Чего же тебе больше хотелось: научиться играть или иметь секреты? — ласково спросила Елена Денисовна, тоже подсаживаясь поближе со своим рукоделием.
— И то и другое казалось заманчивым. — Варвара запеленала в носовой платок свой инструмент и опустила его в нагрудный карманчик. — Сейчас учусь петь русские песни, очень полюбила русскую музыку. Хомус для меня — всегда милая-милая колыбельная. Играю — и мне вспоминаются наши долины, юрты, табуны диких лошадей в горах, где качаются над снегом высокие желтые травы. Якуты пришли издалека лет шестьсот назад. В наших сказках говорится о львах и орлах, о море. Мы пробились на север со стадами коров и коней, как кочевые скотоводы, но нам трудно здесь жилось и бедно, пока не появилась Советская власть. А теперь? Что творится теперь на севере? Мы-то все знаем! Давайте споем ту песню, которую принес вчера Денис Антонович.
Хижняк подкинул в печь еще совок угля, сел опять на место и, глядя, как тлели в печи золотые искры, запел приятным тенорком:
Елена Денисовна и Логунов дружно поддержали, а чуть помедля, точно примерившись, вступила Варвара, и ее высокий грудной голос светло влился в маленький хор.
— Может быть, придется и нам уйти в море, — сказал Хижняк. — Военные дела разыгрываются сильнее с каждым днем. Сегодня сообщали, что правительство Соединенных Штатов намерено просить конгресс об отмене закона о нейтралитете. Во как! Зачесались руки и у американских торгашей, нельзя ли, дескать, погреть их над огоньком, разложенным Гитлером! Они выпустили опять новые самолеты — «летающая крепость» — и требуют разрешения для своих судов перевозить военные материалы в Англию.