— Попейте водички! — суетилась Пава. — Это еще проклятая погода обессиливает. Меня тоже беспокоят мои гланды. Чуть остыну — и уже чувствую… Выпейте воды, пожалуйста!
— Не надо.
Теперь мысли Ольги со всей силой устремились к Таврову. Где он бродит? Бродит ли? Мало ли в тайге дикого зверья и других опасностей. А как он был бы доволен первым маленьким успехом Ольги! Ивану Ивановичу она даже не позвонила: для него статья в газете — попутное дело, а для нее — огромное событие в жизни.
Когда принесли извещение на перевод денег, она пошла на почту, и по дороге ей казалось, что встречные смотрят на нее приветливее, чем обычно, как будто они могли знать, что очерк в областной газете, подписанный кратко: «О. А.», принадлежит ей.
Перевод из редакции… Еще ни разу Ольга не владела копейкой, заработанной ею, и, принимая деньги от кассирши, не могла унять бившую ее снова дрожь.
— Гонорар от издательства, — не то недоумевая, не то поражаясь такому событию, сказала кассирша.
На губах молодого корреспондента готовно складывалась в ответ ребячески счастливая улыбка, но над поселком опять угрожающе и тоскливо завыл гудок.
Ольга сразу присмирела, свернула новенькие бумажки, опустила их в сумочку, но, выходя за порог, еще раз посмотрела, там ли они. Теперь на нее напал страх: вдруг читателям не понравился ее очерк?
Минут пять она стояла на террасе почты и всматривалась в ту сторону, где заблудился Тавров. Даже ближних гольцов, что поднимались над долиной, не было видно. Даже взгорье, где произошла встреча Ольги с Тавровым перед спуском в рудник, утонуло в тумане, из которого смутно виднелись только углы да крыши ближних домов прииска.
По горам ходили охотники, разведчики, рабочие прииска. Хорошо одетые, с запасом продуктов, они обшаривали мокрую тайгу, кричали, стреляли вверх, чтобы случайно не подстрелить кого-нибудь. Нелегкая задача — отыскать человека, затерявшегося в этой мгле, нависшей над диким, необжитым краем на десятки, а может быть, и сотни километров.
Когда Тавров уходил от веселой компании, горький стыд и тоска душили его. Все это перешло в ожесточение, которое он сорвал на красноголовом нарядном дятле, сняв его дуплетом с дерева. Не взглянув даже на птичку, растерзанную выстрелом, он устремился вперед, топча сочные травы, налитые зеленью. Незаметно наступил холодный вечер. Вдруг пошел дождь. Белые туманы закипели в долинах, поползли по распадкам к самым гребням гор.
Тавров поднялся на крутую вершину, но ничего не увидел: вокруг нависла сплошная, серая мгла. Он кричал, стрелял, тщетно ожидая ответа, потом выбрал укромное местечко среди скал, заросших кустарником, лег на землю и уснул, сломленный физической и душевной усталостью. Проснулся он от того, что озяб: вся одежда его пропиталась сыростью. Над землей сеялась студеная изморось, и впервые Тавров пожалел, что не пристрастился к курению. Будь у него спички, какой костер пылал бы между этих камней! Представление о тепле вызвало неудержимую тягу к жилью, и Тавров не смог дольше лежать, скорчившись, в своем логове — встал и пошел.
Бледный рассвет занимался над горами, с трудом пробиваясь сквозь толщу облаков. Дождь перестал, но мокрые, унизанные каплями влаги кусты и деревья, выходившие бесконечной чередой навстречу Таврову и снова терявшиеся в тумане, кропили его водой с головы до ног.
Так прошел день.
Тоска по человеческому теплу удесятерила тоску по Ольге. Тавров вспомнил, как однажды на пароходе они играли в шахматы. Она уронила под стол пешку. Он вскочил, быстро нагнулся — поднять, но круглая фигурка откатилась дальше, и, потянувшись за ней, он на одно мгновенье прислонился щекой к теплому под платьем колену Ольги. Это воспоминание пронизало его теперь нестерпимой болью — он чуть не закричал.
Когда Тавров находился до изнеможения, то решил идти по течению ключа, прямо по мелкой воде, там, где берега заросли непролазной чащей. Так можно скорее добраться до Каменушки или далее до Чажмы.
Перебираясь через завал бурелома к берегу, он поскользнулся, упал и долго, не шевелясь, лежал на мокрых круглых корягах.
— Что же я лежу?.. Нашел время! — спохватился он наконец, хотел подняться, но острая боль подкатила к сердцу так, что у него потемнело в глазах.
«Кажется, я сломал ногу! — подумал Тавров, когда, очнувшись, попытался разобраться в своих ощущениях. — Только того мне и недоставало! Неужели я подохну в этой чащобе, как подстреленный волк! Тут меня никто не найдет… Рядом пройдут и не увидят!»