— Значит… — заговорил удивленно Хижняк.
— Значит, мы заново открыли то, что было известно двести лет назад. И то хорошо — напомнили о нем. А теперь пойдет борьба за обеспечение витаминами. Огородные площади в будущем году увеличатся втрое. Организуются новые овощные совхозы, птицеводческий, два животноводческих, рыболовные артели. Отпущены средства на организацию МТС и освоение целины в тайге. А Платон Артемович хлопочет сейчас о создании в районе производства витаминов из шиповника.
— Здорово! Здорово! — повторял Хижняк, потряхивая головой, точно утверждал каждое из этих мероприятий. — Я, правда, не ожидал, чтобы Логунов так крепко ухватился и за сельское хозяйство: все ж таки он горняк по натуре. Говорят, с рудника уходил чуть не со слезами. Но поскольку партийные дела требуют того, он и сельским хозяйством овладевает. Раз цинготный район, то здесь сахаром, макаронами да консервами не обойдешься. Именно так: зелень сюда надо двинуть, молочные продукты.
— Да, зелень… — Иван Иванович, искоса взглянув на жену, снова помрачнел и в это время обратил внимание на Наташку.
Девочка, повернув к взрослым кудрявую головку, еще сидела на полу с поднятой рукой, в которой держала какую-то игрушку, в этой ее позе выражались терпеливое ожидание и уверенность… В другое время Иван Иванович тоже поиграл бы с ней, но сейчас так муторно было у него на душе, что он, не умея притворяться, даже не улыбнулся ребенку.
— Мне передавали, в Укамчане уже говорят: «аржановский метод лечения стлаником», — сообщил Хижняк, так блестя синими глазами, словно говорили о нем самом. — Мало ли что происходило двести лет назад! — продолжал он, обеспокоенный мрачностью Ивана Ивановича. — Мы не знаем, как они тогда лечились, а своих больных всех поставили на ноги. В Укамчане много с весны собралось цинготников, и тамошних, и тех, что из тайги вывезли. Только поместить куда-то надо было столько больных, да отправка пароходами! Каждый год их вывозили первыми рейсами, а нынче — некого было отправлять…
— Да-да-да, — рассеянно поддакивал доктор, думая о странном поведении жены.
«Картофель глазками до двадцати клубней в гнезде… Индивидуальная посадка… Огромное распространение глазками. Верхушки сохранять… — доносились до его слуха отдельные слова из рассуждений Хижняка, сопровождаемые звоном тарелок и вилок. — Поставить на должную высоту… Одних привозят, других вывозят… Пустое круговращение…»
«Что он говорит?» — спохватился Иван Иванович, окинув проясневшим взглядом широкую спину Хижняка, который влез под белоснежную занавеску и с грохотом высвобождал что-то на полке.
— Тише, Деня! Ты всю посуду перебьешь! — крикнула Елена Денисовна.
«Вот она всегда хорошая, — подумал о ней Иван Иванович, ловя смутно промелькнувшую мысль. — Одних привозят, других увозят… Это он о рабочих. Да… Ольга сказала однажды о стланике: „Когда вы успели сделать все?“ — хотя мы каждый день тогда говорили об этом, а она ходила между нами и слушала… Так же, наверно, как я слушаю сейчас Дениса Антоновича; значит, до нее не доходило то, о чем мы говорили. Выходит, она тоже занята была и теперь занята чем-то другим! Здесь не только увлечение сочинительством… Что же у нее?» — ужаснулся Иван Иванович и такими глазами взглянул на Хижняка, вынырнувшего наконец из-под занавески, что тот поперхнулся словом и чуть не выронил из рук шумовку.
— Вы заболели? — Хижняк деловым шагом направился к Ивану Ивановичу.
— Ничего… — ответил тот, успев одуматься, — кольнуло не то в бок, не то в спину. Прошло уже! — торопливо добавил он, видя готовность фельдшера что-то предпринять.
— Нет уж! Давайте я вас посмотрю, — сказал Хижняк, решительно оттесняя его к дверям своей комнаты. — Как это «ничего»?! Сразу весь перевернулся! Конечно, так уж принято: сапожник ходит без сапог, а зубной врач без зубов… Но я тоже кое-что в медицине понимаю. — И он почти насильно стащил с Ивана Ивановича пиджак и заставил его снять рубашку.
— Дышите! Еще разок! Та-ак! Так! Не легкие, а мех кузнечный! — бормотал он, прижимая трубку твердым ухом. Снова послушал, постукал, повернул Ивана Ивановича, стоявшего со скрещенными на голой груди руками. — Дайте я сердце еще проверю. И сердце стучит, как молот на наковальне. Не организм, а настоящая кузница. Ей-богу! Этакий вы красавец! — восхитился Хижняк, любуясь статным торсом доктора и его могучими мускулами, туго обтянутыми атласной кожей.