— Трясет, — тихо сказала Маруся, чутко прислушиваясь к тому, что происходило около нее, и к прикосновениям врачей, и к слабым теперь движениям ребенка, которые она ощущала как будто под самым сердцем. Может быть, ей правда удалось уговорить его… И без того становилось страшно.
— Дайте ей адреналин, — сказал Иван Иванович, отвечая на взгляд акушерки. — Не волнуйтесь, голубушка, — добавил он, обращаясь к больной. — Мы все вам сделаем быстренько и аккуратно.
Он сел на винтовой стульчик и принял от Варвары нож-скальпель и тупой широкий крючок. Сергутов тоже приготовился с крючком в одной руке и металлической трубочкой электроотсоса в другой. Ток включал Никита Бурцев, в качестве сестры следивший за общим состоянием больной. Хирургическая сестра — Никита!.. Он даже не решался иногда моргнуть во время операции, но действовал с необычайной чуткостью и быстротой. Варвара ревновала немножко, когда в ее выходные дни инструмент Ивану Ивановичу подавал Никита.
Прямой разрез вдоль припухлости над позвоночником. Края разреза сразу раздвигаются крючками.
— Ток! — коротко бросает Иван Иванович.
— У нашей Маруси Петровны необычно развитые вены, — негромко говорил он Сергутову, осторожно работая скальпелем. — Смотрите, какие тут разветвления. Венозная сеть сильно расширена. Значит, имеется сосудистая опухоль — гемангиома. Поэтому и кость на пораженном участке позвоночника будет усиленно кровоточива.
К операционному столу подходят невропатолог с вымытыми на всякий случай руками и глазник Иван Нефедович, оба тоже в масках. Присутствие глазника не обязательно, но он яро заинтересованный болельщик. Нахмурив белесые брови на широком, добром, немного обрюзгшем лице, он следит, как хирург делает в глубине раны мелкие разрезы иглой электроножа, останавливая кровотечение током; как накладывает расширители и, придерживая большим крючком, отслаивает лопаточкой ткани влево и вправо от позвоночника. Теперь уже видна обнажаемая кость.
Маруся стонет:
— Больно.
Иван Иванович отрывисто Варваре:
— Новокаин! — И мягким голосом Марусе: — Сейчас не будет больно. Вы нам сразу говорите, когда становится неприятно. Терпеть не надо. Это сто лет назад, когда не было анестезии, пациентов привязывали к столу и резали по живому мясу. Тогда терпеть приходилось поневоле, зато и хирургов боялись, как палачей. — Так, неторопливо рассуждая, Иван Иванович успевает принять от Варвары шприц и сделать два укола справа и слева от позвоночника.
— Сто лет назад за такую операцию и не взялись бы, — уточняет невропатолог.
— Двадцать лет назад не взялись бы, — бурчит сосредоточенный Иван Иванович, продолжая осторожно, словно ювелир, и в то же время быстро и точно заниматься своим делом.
Снова разрез электроножом. По ту сторону стола происходит маленькая суетня: больную тошнит. Елена Денисовна хотя внешне и спокойна, но вся напряженно собрана: в любую минуту могут начаться роды. А операция идет своим чередом.
— Воск! Ножницы! Ток!
У Мартемьянова большая семья: дочь Маруся, четыре сына-подростка и добрая, большеглазая, большерукая жена, жадная на работу и на веселье.
— Бодайбинка! — с гордостью говаривал о ней Мартемьянов. — Приискательница коренная.
Он тоже родился и вырос в Бодайбо и участвовал в Ленских событиях, хотя ему в то время было только четырнадцать лет да три года, нарочно приписанные, чтобы протащить его на подземные работы: очень молодых, как и пожилых, там принимали неохотно. Широкоплечий, сильный, он легко сходил за семнадцатилетнего, но после расстрела забастовщиков, когда выволок из общей свалки убитого отца-забойщика, отревелся в полную меру четырнадцати мальчишеских лет, тогда сразу повзрослел и душой. С тех пор запала в его грудь неугасающая ненависть к врагам рабочего люда. Поэтому и в партию он вступил с самого начала своей несостоявшейся юности.
Маруся росла общей любимицей в семье, но это не избаловало ее; она была девушка с твердым характером: окончив семилетку, уехала на учебу в Приморск, вернулась оттуда с дипломом экономиста, уже замужней, беременной женщиной, но радость свидания омрачилась ее болезнью.
— Надо было приключиться такой беде! — говорил в райкоме Логунову опечаленный Мартемьянов на другой день после операции. — Опухоль! Да еще в позвоночнике, в спинном мозгу! Жена прямо извелась за эти дни, так и ходит за акушеркой. Я уж ее пристыдил, хотя язык не поворачивался попрекнуть: вижу, почернела с горя. Конечно, женщине, да еще рожавшей, трудно представить, как пройдут роды сразу после операции. Швы и прочее… — На лице Мартемьянова промелькнула болезненная гримаса, но он досказал, явно крепясь: — Раз операция прошла удачно и стерпела Маруся под ножом, значит, теперь обойдется. Иван Иванович, он свое дело знает.