Мальчишки уже спали, мирно сопя на широкой кровати, но еще веяло теплом от притихшей плиты; пахло печеньем и не то земляникой, не то дыней. Перебивая милые домашние запахи, тянуло от окон, раскрытых в ночную прохладу, чуть горьковатым ароматом левкоев. Цветы эти, выкопанные с огорода в ожидании первого инея, стояли на подоконниках вместе с мохнатыми ярко-белыми, синими и красными астрами.
— Как ваши трехпудовые тыквы? — спросил Логунов, тоже присаживаясь к столу.
— А ничего… Растут еще, — сказал Хижняк, быстро взглянув на жену.
— Растут. Ну конечно, растут! — подхватила она, розовея от смеха. — До рождества еще далеко, авось да вырастут! Только вместо рогожек шубой прикрывай. И до чего же ты упрямый, Денис Антонович! Ведь нет там ничего похожего на порядочную тыкву.
— Будет еще…
— Когда же это будет? Уже цветы убрали с грядок, а он все ждет, надеется!
«Вот тоже конфликт!» — думал Логунов, слушая их полушутливые пререкания.
— Значит, я неладно посадил. Может, навоз надо было не в яму, как в книжке указано, а кучей навалить. Должны бы вырасти обязательно.
— Тебя не переспоришь! — Елена Денисовна с легким вздохом начала собирать лоскутки, катушки и ножницы. — Давайте лучше чаю попьем со свежим вареньем. У меня сегодня в родильном отделении заскучала одна… молоденькая. Муж в командировке, родных нет. Всем, говорит, передачи несут, всеми интересуются, а ко мне никто не приходит. Я после работы сварила варенье из голубики, коржиков испекла. Вот, мол, тебе девчата какие-то послали с твоего прииска.
— Почему же не от себя передали?
— Так интересней. Меня-то она каждый день видит.
— Вы их любите, своих женщин-рожениц? — поинтересовался Логунов, вспоминая слова, сказанные Варварой Ивану Ивановичу.
— Очень даже. Как же их не любить? Матери ведь они!
— А они вас? — допытывался Логунов, глядя, как проворно хозяйничала Елена Денисовна: она и разговаривала, и занималась делом, — одно не мешало другому.
— Они? Меня? — Елена Денисовна остановилась на минуту, занеся тонкий нож над сайкой белого хлеба. — Может, и любят, а забывают быстро. Если бы я навредила чем, всю жизнь вспоминали бы да ругали, а благополучно обошлось, ну и славу богу, — скорее домой. Хорошую акушерку редко кто запомнит, не так как врача или хирурга. Оно и понятно: пока самой тяжко, не до того, кто помогает, а потом все мысли матери о ребеночке. — Елена Денисовна сказала это так спокойно и добродушно, что Логунову стало неловко.
— Что же вам дает работа?
— Все дает! — огрызнулась Елена Денисовна, осердясь. — Чего это вы сегодня, Платон Артемович? Ну-ка я вас начну выспрашивать!..
— Пожалуйста, — ответил он с улыбкой, любуясь ее вспышкой. — Мне хочется знать, как ваша душенька, довольна ли?
— Душенька моя предовольна. Я на работе смысл своей жизни чувствую и благодарности от людей, которым там помогаю, не требую.
— На работе! А дома?
— И дома тоже! Если удалось кому помочь, не напоминай об этом. Людям неловко, когда они обязаны. Гордый и честный сам отблагодарить торопится, чтобы избавиться от одолжения. Другому хоть масло на голову лей — все равно, а бездельник тебе же врагом будет.
— Этак недолго договориться и до того, что человек человеку волк.
— Вы не переиначивайте, — быстро возразила Елена Денисовна. — Сама моя работа не терпит плохого отношения к людям. Я не говорю, что они злые. Только так понимаю, что благодарность родилась при большом неравенстве. Чем лучше мы станем жить, тем меньше будем чувствовать себя обязанными перед другими.
— А Иван Иванович?
Хижняк отложил газету и, нагоняя вскинутыми щетками бровей волнистые морщины на лоб, изрек с глубокомысленным видом:
— Доктор Аржанов под эту статью не подходит. Его вмешательство как хирурга в человеческую жизнь всегда большое событие. Однако он не ограничивается одним блеском своего хирургического мастерства. Ему мало, чтобы больной благополучно сошел с операционного стола. Он заботится о его дальнейшей судьбе. Но есть у него выраженьице: «интересный больной». Как может быть болезнь интересной?
— Для науки…
— Определенно! Когда у него серьезная операция, он прямо горит. Мы все его понимаем. Больные тоже понимают! — Хижняк поднял и без того вздернутый широкий нос, горделиво прищурился. — Они потом чувствуют себя вроде причастными науке! И хвалятся тем. Да и всякий при случае расскажет вам о сделанной ему операции с пребольшим увлечением и о хирурге Аржанове отзовется уважительно. А в бытовом плане Лена насчет благодарности верно сказала, тут я к ней присоединяюсь, — добавил Хижняк, ласково взглянув на жену.