Доктор прошел на кухню, умело разжег примус, нарезал ломтями чайную колбасу, достал масла, уложил все на сковородку, поставил на гудящий сине-зеленый огонь и присел рядом. Светло-желтый пол, покрашенный совсем недавно, напомнил ему о работе со стлаником. Отсюда его мысли вполне естественно перекинулись на больницу и операцию, сделанную им Марусе Мартемьяновой…
— Что это? Полная квартира дыму, а он сидит и смотрит! — вдруг раздался за его спиной громкий голос Ольги, и ее рука с золотой браслеткой часов над смуглым запястьем погасила примус.
Иван Иванович очнулся, увидел столб дыма, поднимавшегося перед ним, и засмеялся, ловя ускользнувшую руку жены.
— Вот так настряпал! — говорила она, подхватывая сковородку и быстро унося ее куда-то.
— Зачем же ты примус погасила? — Иван Иванович раскрыл окно и совсем другим, теплым взглядом окинул спавший под звездами поселок.
— Сейчас я все устрою, — глухо ответила Ольга из другой комнаты. — Переоденусь и все устрою. Пусть только дым выйдет.
«Хорошо, что мне не пришлось сразу смотреть на него и говорить с ним! — думала она, лежа в постели. — Надо еще продумать, как мне сказать… Подготовить его надо».
Теперь, когда она лежала в темноте рядом с мужем, но не прикасаясь к нему, звездное небо словно придвинулось к самому ее изголовью, и ощущение любви и нежности к Таврову, слитое с представлением этой светящейся синевы, полностью овладело ею.
Иван Иванович, сонно вздохнув, положил на нее руку, обнял ее. Ольга замерла, но муж продолжал спокойно спать, а иногда он смеется и ругается во сне. Ему не хватает дня…
Она взяла эту покорную сейчас руку, тихонько отвела в сторону и снова почувствовала жалость к мужу и страх перед значительностью того, что возникло между нею и Тавровым, но ощущение счастья боролось с жалостью и страхом, оно звучало в ней, как песня. И все наконец разрешилось тихими, тяжелыми слезами, хотя Ольга понимала, что решать придется иначе.
Она не спала до утра, то радуясь, то холодея от боязни перед тем, что ожидало ее. Сомнения в своей правоте, в силе и цельности чувства Таврова мучили ее. И опасения за человека, который доверчиво грел ее своим дыханием, тоже сжимали сердце. Чем он особенно провинился? Разве он так уж плохо относился к ней? Но именно эта готовность оправдать показывала Ольге, как далека она теперь от него: когда она обижалась, сердилась, негодовала, то делала это любя, желая перенести на себя побольше его человеческой теплоты. А теперь она в ней не нуждалась. Не нуждалась и в нем самом и, отходя, может быть, для собственного спокойствия, хотела ему только хорошего.
«Пусть я слабое существо и эгоистка, а он в тысячу раз лучше меня, — думала она, — тем более я не имею права оставаться с ним, полюбив другого».
И все уже кажется ясным, пока новые мысли и чувства не потрясают ее. Как он отнесется к ее сообщению? Что будет при его встрече с Тавровым? Холодный пот проступает на лбу Ольги, воротник ночной Рубашки давит шею, пуховая подушка горячит. Неудобно. Неуютно.
Женщина переворачивается с боку на бок, подкладывает ладонь под щеку, потом обе ладони, взбивает подушку. Ей уже досадно становится, что муж спит и она не может сразу начать разговор.
Бьет четыре часа.
Снова оживает недавнее: дождь шелестит за стеной, ночь, воет сирена, и где-то бродит Тавров… А сейчас он здесь. Вскочить бы с постели, перебежать через мост, мимо темных тополей и спящих домов… Наверно, он также не спит. Может быть, ходит из угла в угол по тихой комнате или ушел в горы, на фабрику. Что, если он стоит тут, под окнами?! Ольга уже готова встать, чтобы выглянуть в окно… «Ах, глупая!» — говорит она себе и проводит ладонями по пылающему лицу.
Почему она не поцеловала его на дорожке, где воздух насыщен запахами увядающих трав и листьев? Среди кустов и деревьев сереют кое-где плетни крохотных огородиков, оттуда тянет шафраном и вялым укропом. И звезды там над купами тополей…
Бьет пять часов, шесть… Молодой сентябрь не торопится с рассветом. Однако небо уже мутнеет. Золото звезд осыпается и, падая, звенит вокруг. Или это бьют часы?..
Когда Ольга проснулась, Иван Иванович уже ушел на работу; она встала, старательно оделась, привела в порядок комнату, но странно было заниматься будничными, обычными мелочами, когда вся жизнь стронулась с места. Потом так же обычно она пила на кухне кофе со сливками, который продавался здесь в консервных банках. От ярко-красной спирали электрической плитки струился легкий жар, тепло шло и от чашки с кофе, которую Ольга держала в обеих ладонях.