Парторг взял листок, расправил его на колене, нагнулся и стал разбирать написанное. Дочитал, прикрыл листок широкой ладонью и поднялся с нар.
Митчелл увидел, как повернулись на его голос все в палатке. Затем игравшие неожиданно смешали косточки и окружили человека в пегой кухлянке, стоявшего с листком в руках.
Митчелл с любопытством следил за происходящим, не понимая слов, но чувствуя, что происходит нечто не совсем обычное.
Человек в пегой кухлянке, видимо, читал вслух с листка, и люди напряженно-внимательно слушали. Потом читавший положил листок на ящик, засунул руки в карманы кухлянки и заговорил. Говорил он довольно долго, и слова его лишь изредка прерывались одобрительными возгласами.
Когда он кончил, люди в палатке гулко захлопали в ладоши и заулыбались, переговариваясь.
Питу очень хотелось понять, в чем дело, но происходящее было слишком сложно, он не мог разобраться.
Недалеко от него, скрестив руки на коленях, на нарах сидел старик профессор. Веселые живчики печного огня метались в расколотом звездой стекле его очков. Полный любопытства, Пит вытянул руку и осторожно коснулся костлявой кисти профессора.
— Прошу извинения, сэр, — сказал он, — мне очень интересно, о чем говорил тот человек. Что-нибудь случилось?
Профессор повернулся к Питу и рассеянно поглядел на него.
— Ничего особенного не произошло, — сказал он, — совершенно обычное дело. Состоялось общее собрание команды.
— Я это понимаю, — пояснил Пит, — но по какому поводу собрание и о чем здесь говорили?
Профессор раскурил трубку и пыхнул на Пита теплым дымком.
— Если вас это интересует — пожалуйста. В сегодняшней сводке радионовостей радист принял сообщение из нашей страны о подавлении революционного восстания в Боливии…
— Восстание в Боливии, — поразился Пит, — но какое отношение имеет восстание в Боливии к команде, находящейся на льдине?
Профессор усмехнулся.
— Как бы это вам разъяснить? — произнес он раздумчиво. — Дело в том, что для нас это совершенно естественная связь. Восстание в Боливии так же волнует нас, как волнуют события, происходящие на нашей земле. Это интернациональная солидарность.
— Я это понимаю, — возразил Пит, — но мне хотелось бы знать, что именно говорили здесь о восстании в Боливии?
— Очень просто, — ответил профессор, — вот этот товарищ в пегой кухлянке, он партийный организатор нашей ячейки. И он сообщал товарищам подробности о восстании. Весь месяц в Боливии шли жестокие бои между правительством генерала Охеда и восставшими крестьянами и рабочими. Сначала восставшие имели успех и захватили несколько городов, но затем генерал Охеда обратился за помощью к правительствам Перу и Аргентины. Началась интервенция, и с помощью чужих войск восстание было жесточайше раздавлено. Тысячи повстанцев расстреляны пулеметами. Их семьи выброшены на улицу, жилища разрушены. Международная организация помощи революционерам предприняла кампанию защиты и помощи. Во всей нашей стране идут широкие сборы в пользу семей замученных повстанцев в Боливии. Вот, собственно, и все.
Митчелл помолчал, смотря в пол, словно отыскивая там ответ на свои мысли.
— Да, — сказал он, — и это понятно, но я не могу уяснить одного. Чему же тогда аплодировали ваши люди? Эти известия, насколько я понимаю, должны опечалить их, а не обрадовать.
Профессор засмеялся.
— Что вы, что вы? — сказал он. — Вы совершенно неправильно поняли. Аплодисменты относились совсем к другому. Товарищ, делавший доклад, предложил всей команде принять участие в кампании помощи. В нашей стране, на фабриках и заводах и в деревнях, принимаются решения отчислить в пользу боливийских повстанцев двухдневный заработок. Мы считаем возможным отдать больше. Мы плаваем вдали от жилых берегов уже около года, и нам некуда было тратить наш заработок. По предложению одного из товарищей, команда вынесла постановление отчислить семьям погибших революционеров недельный оклад содержания.
Пит отодвинулся от профессора и посмотрел на старика, думая, что ослышался.
— Простите, я не расслышал, вы сказали отчислить сколько?
— Недельный заработок, — спокойно подтвердил профессор. — Эти деньги команда отдает детям убитых, расстрелянных и сидящих в тюрьмах.
Пит нервно повертел головой, как будто он был в крахмальном воротничке и этот воротничок невыносимо резал ему шею.
— Но почему их так волнует судьба чужих детей, когда их собственные дети, вероятно, испытывают сейчас большую нужду? Почему они раньше не подумают о своих детях? Никто еще не знает, что случится с нами завтра и увидит ли кто-нибудь твердую землю и родные дома? Не логичнее ли было бы позаботиться о сбережениях для своих семей? Кто поможет им, если жены останутся вдовами, а дети сиротами?
Пит взволновался и, как всегда, покраснел до волос, и белые брови резко выделялись на малиновой коже. Он перебегал глазами с одного лица на другое, он всматривался в эти странные русские черты, такие простые и в то же время необъяснимо сложные.
Люди только что, не моргнув глазом, вынули из своего, вероятно тощего, кошелька значительную часть тяжелого заработка и, как будто ничего не произошло, занялись обычными делами. Игроки в козла снова вернулись к ящику, разбирали косточки и смеялись. Понимали ли они, что делали? Не помутило ли сидение на льдине, постоянное ожидание гибели их здравый смысл?
Пит с нетерпением ждал ответа профессора.
— Видите, Митчелл, — мягко сказал старик, — вам это, конечно, странно. Моим товарищам нет особенной нужды думать о своих детях в смысле материальной поддержки. О них позаботятся правительство и вся страна. Страна усыновит наших сирот и поможет нашим вдовам, если мы не вернемся. Это твердо известно каждому из находящихся здесь, как известно и то, что никто в мире не пошевелит пальцем для помощи детям погибших повстанцев. Если бы наша родина была богаче, она приютила бы у себя сирот трудящихся всего мира и оказывала бы им помощь, потому что мы думаем о счастье подрастающего поколения во всем мире. Попробуйте понять это. Вся команда единогласно отдала свой заработок детям людей, которые на другом конце планеты поплатились жизнью в борьбе за дело, за которое боролись и победили мы. Ясно это вам?
— Вы говорите, вся команда? — переспросил Пит. — Следовательно, ни один человек не задумался и не отказался?
Профессор пожал плечами.
— Товарищ, который вел собрание, ставил этот вопрос на голосование и спрашивал, кто против такого решения. Вы видели — не поднялась ни одна рука.
— Так, теперь мне почти ясно… Благодарю вас, — сказал Пит.
— Митчелл! — позвали его играющие в козла. — Ком ю, плиз. Без тебя, друг, что-то скучно.
Пит вежливо улыбнулся и подсел к ящику. Но на этот раз игра не клеилась. Он был рассеян и думал совсем о другом. Руки его невпопад ставили косточки, он зевал, ошибался, а в его мозгу незримо для других происходили странные вещи. Тяжкие нагромождения привычных понятий и мыслей рушились и рассыпались в пыль. Он шесть раз подряд остался козлом.
— Эге, у Митчелла, ребята, не все в порядке, — смеясь, сказал один из играющих.
Пит посмотрел на него без улыбки, задумчиво и серьезно.
— Йес, — подтвердил он, качнув головой, — Митчелл, не фсе ф парадке.
Не обращая внимания на смех и шутки, он поднялся и вышел из палатки. Зеленоватая звездная ночь истаивала над его головой. Он посмотрел на мохнатые колючки звезд и вдруг с пронзительной ясностью впервые ощутил, что над чуждыми и разбросанными по земле странами каждую ночь горят одни и те же звезды, тает зеленоватое, морозное, примиряющее и объединяющее небо. Это несложное открытие ошеломило его и усилило крушение, разыгравшееся в его смятенном сознании. Он долго простоял на снегу, подняв голову кверху и следя пути звезд.
Глухой отзвук пушечного выстрела докатился до него, — вероятно, где-нибудь лопнуло ледяное поле.
Он вздрогнул, повернулся и вошел в палатку.
Там уже укладывались спать. Семеро должны были завтра покинуть льдину навсегда. Пилот Мошалоу сидел у печки и исписывал страницы своей маленькой книжечки.
Пит направился к нему.
— Пайлот!
Пилот обернулся.