— Только, матушка, не моги и думать наводить тень на Игнатия Никитича! И тебе, и мне головы не сносить! Если это он, то ты сама видишь, на что он способен.
— Я его не боюсь.
— Знаю, что ты смела. А только семь раз подумай, все ли у тебя в порядке. Я, конечно, ничего не знаю и лишь предупреждаю.
На масленой был маскарад. Молодая губернаторша заказала себе костюм роскошнейший — дни и ночи работала над ним лучшая портниха. Все в городе знали: молдаван парчовый с хвостами из бархата, тюрбан с перьями, розовая маска. До прибытия губернаторши бала не открывали — и вот она в дверях. Ахи и восторги, всеобщий комплимент, снимите да снимите маску, все равно все вас узнали и по изяществу туалета, и по бриллиантам! Жеманится, не хочет, — и в этот момент в дверях такая же маска, в костюме, сходном до мелочей, только бриллианты похуже, и в сопровождении начальника губернии. Полное недоумение! Выручил случившийся при этом Игнатий Никитич; подошел к первой, сорвал с нее розовую маску, закричал на нее: «Ты как смела явиться» и пинками выгнал ее из залы:
— Возмутительно! Это моя кухарка! Тоже — расфуфырилась и пришла. Извините, ваше превосходительство, неприятная сцена!
Если бы губернаторшу высекли в подвале, тайно и без свидетелей, было бы ей все-таки легче.
Утром Игнатий Никитич принимал у себя в деловом кабинете людей странных, служивших ему не столько за деньги, сколько за совесть. Был у него особый докладчик дел судебных — из секретарей, всякого производства знаток. Докладывал с горячностью о больших и мелких делах неправосудных, раскрывая всю подноготную судебной волокиты, корысти и подхалимства. Вторым приходил тайно, задворками служащий полиции, не из мелких, — также с рассказами. Третьим — здоровенный парень, ломавший подковы, а перед Игнатием Никитичем — смирный и послушный, как ребенок. С ним обсуждались дела особого рода: день и час, да что и как.
И понемногу в городе привыкли, что делам неправосудным есть поправка. Не проходило недели, чтобы все те же таинственные молодцы, ловить которых никто не решался, не забирали кого-нибудь, то на улице, а то и в его собственном доме, и не уводили его в неизвестный подвал, где, по кратком изложении его вины, производилась экзекуция: от пятидесяти линьков и до ста, смотря по вине и возрасту. И рассказывают, что в короткое время были высечены в городе А. все, кого высечь стоило в первую голову, хотя, конечно, и еще осталось немало достойных. Охотнее секли чиновников, не спускали и частным гражданам, промышлявшим жульничеством. И после каждого случая было в городе ликование: ликовали обиженные судом и полицией, ликовали и ранее выдранные, что не им одним исполосовали спину. И еще рассказывают, что действиями этих неизвестных молодцов и их тайного покровителя в городе А. повысилась нравственность, суды стали решать дела по совести, чиновники перестали брать взятки и потому, что боялись, и потому, что никто больше взяток не давал.
Вот какой герой объявился на заре девятнадцатого века! Вот какой мститель за униженных и оскорбленных! Рассказы об его подвигах довольно однообразны: все больше драл линьками, по пятьдесят и по сто, недаром был человеком морского звания. Но драл, не опираясь на предержащую власть, а, так сказать, параллельно ей, и преимущественно ее служителей.
Чем все это кончилось? Кончилось, конечно, доносами. Каждый почтовый курьер увозил из города А. в город Санкт-Петербург целые связки доносов на самоуправщика и на попустителей, пока одного курьера не остановила в пути шайка вооруженных молодцов, не отобрала у него всей почты, после чего курьеру была возвращена часть писем, а другая часть тоже возвращена, только не курьеру, а тем, кто эти письма писал, притом с прибавкой строчки: «За повторение — сто линьков». И однако, в скором времени приехал из столицы ревизор, распек губернатора, вызвал Игнатия Никитича и будто бы имел с ним такой разговор:
— Чинимые вами безобразия и самоуправства, молодой человек, заслуживают примерного наказания. Лишь во внимание к государственным заслугам вашего батюшки вам предписывается немедленно выехать из города и отправиться в ваше имение в Тамбовской губернии, где и проживать безвыездно, пока не заслужите прощения его величества.