И вот, верьте не верьте, как только сказал он это «Век веком!» в десятый или двадцатый раз, — стукнули обе лопаты во что-то твердое, так что земля дрогнула. И солдат крикнул:
— Стой, ребята, сандук!
И, как всегда в таких случаях бывает, — вышла суматоха. Ермил спьяна заголосил, Герасим полез в яму, а солдат едва не отхватил ему заступом ногу. Отрезвев сколь можно, Ермил заявил, что земля его, значит, его будет и главная доля, солдат же потребовал, чтобы делить пополам. Но, видно, забыли, что всему делу подмога — Герасимов корень.
— Да ладно! Ты отрыть-то дай, голова!
— Знаю вас, отрывателей, а ты поклянись!
— Чего поклянись, моя земля!
— А ты ногу-то, ногу убери, — эко, пьяные морды, где добро делят!
— Уйди, убью!
— А ну те к дьяволу!
Этого, конечно, только и ждала нечистая сила…
Се жених грядет в полунощи… С путешествующими спутешествуя, отец дьякон все же отправился в путь не опушкой, где могли его заметить, а редким леском — прямо к месту. Сказать, что шел он совсем бесстрашно, — этого сказать нельзя. В нечистую силу не веруя, все же бормотал про себя о сохранении неврежденным от всякого чарования, и обаяния, и всякого зла, соблазнства же лукавого, червя и мухи, и ржи, зноя и вара, и безгодных ветров, вред наносящих, и от злосмрадныя тли и муки страшныя… Главное — не хотелось изодрать рясу о сучья, хоть и надел старейшую, белого домотканья.
Зачем выступил дьякон в этот поход — сам он точно не знал. Первое дело — страстное любопытство, второе — надежда стать участником в деле в случае удачи. Кое-какой план в голове дьякона наметился, но все зависело от обстоятельств. Если, например, нечистая сила спугнет мужичков, — с духовным лицом ей нипочем не справиться. Путалось в его голове суеверие со здравым расчетом. А главное, толкали дьякона безвыходная бедность и желание поправить свои делишки каким-нибудь чудом, и поправить сразу, без долгих мучений: вся бо тебе возможна суть, не возможно же ничтоже. Не то чтобы поступал дьякон по разуму, а скорее — от мысленного волка звероуловлен — соблазну поддался, но чаял и прощение: веси зол множество, веси и струны моя! И язвы зриши моя, но и веру веси, и воздыхание слышиши!
Так, лесом продравшись, достиг отец дьякон настоящего места в настоящий момент. И тут, между кустами залегши, все узрел и услышал. Когда же донеслось до отца Вукола слово «сандук», а вслед затем началась лютая распря между кладоискателями, — понял дьякон, что пришло его время действовать, а именно, белую рясу распростерши, яко завесу раздранную, воскрытием махая и власы распустивши, вышел дьякон из леса на опушку и поча птицеподобно взлетати и приседати плавно, весь залитый лунным светом. А как те кладоискатели, занятые потасовкой, сразу привидения не заметили, то догадался дьякон Вукол, непрестанно прыгая, возгласить гласом, преображенным наподобие козлетона:
— Елицы оглашении изыдите, оглашении изыдите, елицы оглашении изыдите-е-е…
И нужно сказать, к позору служивого сословия, что первым, бросив заступ, пустился наутек отставной солдат-кавалер Никанор Прохоров, за ним мужик Ермил, весь хмель позабывши, а последним, по старости лет, но с поспешением, заговорщик Герасим. И пока не скрылись из вида бегущие, дьякон не переставал изображать своей духовной особой страшное привидение.
Тут было бы кстати досказать, как догадливый дьякон, вырывши сундук, полный денег, разбогател и вышел в попы, а то и в митрополиты. Но из хроники села Ендово-Ендовищи, которою мы пользуемся, ничего такого не следует. Вместо этого есть целый ряд вариантов. По одним выходит, что наутро нашли дьякона в поле в вырытой яме бесчувственна и насилу откачали, по другим — что мужики, догадавшись о своей глупости, вернулись к кладу и что всю ту ночь видели и слышали прохожие люди, как по полям носилось белое привидение, а за ним бегали мужики с лопатами и как то привидение, добежав до села, скрылось в церковном доме. Достоверно же одно: никакого сундука в яме не оказалось, а нашли там только корневище, кругом окопанное и заступом порубленное.
Когда же пришла из консистории бумага, затребовавшая дьякона Вукола Померанцева явиться в город самолично на архипастырскую расправу, и когда, напутствуя его, отец Афанасий пожелал ему отишия в пучине скорбей и начальствующих гнева избавления, — бедный дьякон-кладоискатель голосом смиренным и убитым до крайности сказал:
— Виждь смирение мое и грехи вся! Не утаилась от вас, отец Афанасий, ниже капля моя слезная, ниже капли часть некая. Но одно скажу: вкушая вкусих мало меда — и се аз умираю!