Вот она — задача. Благородный офицер, а положение хуже собачьего. Собаку хорошей породы экую даль не погонят, а подвезут. Да еще и кормить в дороге будут.
— Эй, сержант! Какого батальона?
— Второго флотского, ваше благородие.
— Как тебя звать?
— Степановым, ваше благородие. Осип Степанов.
— Получил перевод?
— Так точно, в гарнизонный Трейдена полк, в город Оренбург.
— И тебя туда укатали? Когда поедешь?
— Завтра утречком и выйду; ваше благородие, по холодку.
— Пешком?
— Так точно. Пути, говорят, в один месяц дойти и не думай.
— А дорогу знаешь?
— Где ж ее знать! Покажут, ваше благородие, люди везде есть.
— Ино пойдем вместе, мне туда же.
— Слушаю.
Денек все же обождали: подпоручик пытался призанять. на подводу, но без успеха. Если и были приятели, то такие же бедняки. Сухарями и вяленой рыбой, однако, наделили, а табаку Федосеев не курил. Вышли из Петербурга по холодку и пошли по солнцу в ту сторону, где за несчитанными верстами должен быть город Оренбург.
Это было в 1796 году, на границе славного и бесславного царствований, одинаково безразличных для бедных офицера и солдата.
Шли, может быть, и неплохо, без особой устали, только очень голодно. Спали реже в избах, чаще под звездами. Сухари прикончили быстро, рыба тянулась дольше; а так как рыба любит плавать, то до Устюжны истратили последнюю копейку, и Федосеев, у которого сапоги были работой потоньше, протер подошву пораньше. Одним словом, идти дальше стало невмоготу — хоть бы денек проехать лошадиной тягой!
В Устюжне Федосеев, еще под городом почистившись, явился к городничему. Не фанфаронил, а просто, как бы с деловым визитом. Все-таки — столичный офицер, знакомый с хорошим обращением; приятно повидать градоправителя. Случайно проездом, в небольшой командировке; и такая обида — не рассчитал денег, не хватило на один перегон, до ближнего села, где найдутся знакомые люди. Таким образом, все дело в лошадях.
Городничий дал своих лошадей и кучера — большое облегчение. Радушно угостил благородного офицера, и сержант закусил на кухне. Выехали сытыми и довольными. В ближайшей деревне подкатили прямо к избе десятского.
Еще на пути Федосееву пришла в голову богатая мысль, которой он и поделился с Осипом Степановым:
— Как приедем, я потребую у десятского лошадей дальше. Если будут у тебя спрашивать, куда едем, говори, что я послан по высочайшему повелению для переписи крестьян.
Десятский видел, что офицер с солдатом прибыли на лошадях устюжского городничего. А разговор был короткий:
— Чьих господ? Сколько душ? Какой оброк платите помещику? Ладно. Приготовь лошадей до следующего села.
И ответы десятского записал на бумажку. Лошадей десятский дал с поспешностью.
Выдумка оказалась удачной: поехали от села к деревне, от поместья к хутору. Везде Федосеев коротко и начальственно говорил, что послан по высочайшему повелению для переписи. Записывал, сколько душ, каков оброк, — и требовал лошадей дальше. Мужички посмелее спрашивали, не будет ли какого облегчения, чтобы платить, к примеру, оброк наравне с казенными крестьянами, да не отпишут ли всех помещичьих за государем? На это Федосеев отвечал, что он того не знает, а что послан для переписи их, офицеров, целый полк. Если угощали, не отказывался, ничего у крестьян не вымогал, а ночевали больше у помещиков, которые попроще и порадушнее.
И могло статься, что так бы и доехали от Устюжны до самого Оренбурга, если бы путь их не скрестился случайно с объездом дотошного заседателя весьегонского нижнего суда Маслова. Этому Маслову рассказали в селе Макарове, что был здесь только что офицер, расспрашивал крестьян и уехал в деревню Перемут и что теперь, возможное дело, всех помещичьих крестьян перепишут в государевы. Маслов нагнал Федосеева в ближнем селе, застал его в беседе с крестьянами, а у ворот готовую подводу, спросил бумаги, велел обыскать, нашел записи душ и оброка — и привез к себе в нижний суд двух арестантов.