Полоса неудач, как газетная
полоса сорок первого года:
на плохие вести усердная,
а хорошим вестям — нет ходу.
Полоса неудач как дождь — обложной,
затяжной, на всю ночь и дольше.
Он то хлещет, то плещет, то льет надо мной,
затяжной, бесконечный дождик.
Набираюсь терпенья на всю полосу —
я с запасом его набираю,
положу поудобнее крест и несу,
плечи — все до крови стираю.
Даже если плечи протру до костей,
все равно до хороших дойду новостей.
Потому что в XX веке судьба
словно столб в XIX веке —
полосата. И вот я дошел до столба.
Вот удача родимая! Вот ее вехи.
ЕЛКА
Гимназической подруги
мамы
стайка дочерей
светятся в декабрьской вьюге,
словно блики фонарей.
Словно елочные свечи
тонкие сияют плечи.
Затянувшуюся осень
только что зима смела.
Сколько лет нам? Девять? Восемь?
Елка первая светла.
Я задумчив, грустен, тих:
в нашей школе нет таких.
Как зовут их? Вика? Ника?
Как их радостно зовут!
— Мальчик, — говорят, — взгляни-ка!
— Мальчик, — говорят, — зовут! —
Я сгораю от румянца.
Что мне, плакать ли, смеяться?
— Шура — это твой? Большой.
Вспомнила, конечно. Боба. —
Я стою с пустой душой.
Душу выедает злоба.
Боба! Имечко! Позор!
Как терпел я до сих пор!
Миг спустя и я забыт.
Я забыт спустя мгновенье,
хоть меня еще знобит,
сводит от прикосновенья
тонких, легких детских рук,
ввысь!
подбрасывающих вдруг.
Я лечу, лечу, лечу,
не желаю опуститься,
я подарка не хочу,
я не требую гостинца,
только длились бы всегда
эти радость и беда.
БЕЗ МЕНЯ («Ohne mich!..»)
«Ohne mich!»
«Без меня!»
Этот лозунг немецких пленных
сорок пятого года
вспоминается к юбилею все чаще.
— Почему ты сдался? —
В январе, в феврале,
в марте, в апреле
и особенно в мае,
в начале мая
генералы, полковники, капитаны
и особенно воины в чине солдата
отвечают, щелкая каблуками,
вытягиваясь в струнку,
с философской, бессмысленной улыбкой:
«Ohne mich!» —
«Без меня!»
Пускай без меня воюют!
Еще поезд идет по накатанным рельсам.
Еще кофе и шнапс вестовые разносят.
Еще старшие младших свирепо разносят.
Еще писарь потери по графам разносит.
Еще разнесет этот поезд не скоро.
Еще полгода до катастрофы.
А мальчишка в штаб-офицерском чине,
седоголовый, орденоносный,
израненный, многосемейный,
раскачался, спрыгнул с подножки
и умиленно, исступленно
умоляет польскую бабу,
чтоб отвела его до плена.
Лучше всего до большого штаба.
Столько лет он жил заодно со всеми!
Нынче — сам по себе желает.
И надежды слабое семя
пробивается в нем, прорастает.
Если захочет польская баба —
отведет до большого штаба.
Его торопливо в список впишут,
часы с него снимут, сапоги оставят,
а немецкий писарь — в потери впишет,
и больше никто вспоминать не станет.
«Ohne mich». Без меня. Без него отчизна,
фатерлянд немецкий, будет горе мыкать,
а ему старшина в лагерях отдаленных
будет долго тыкать, а после выкать.
Без него его дети окончат школу.
Без него жена поблекнет, засохнет,
потому что он вернется не скоро:
когда рак свистнет, когда рыба топнет.
Без него разберут на кирпич руины,
сложат дома, заживут красиво,
покуда он города Украины
восстанавливает неторопливо.
Потом, ссылаясь на вдовий траур,
сирот вставляя в речь для примера,
зловещий тощий Аденауэр
отпросит у нашего премьера
его, постаревшего лет на десять,
его, поумневшего раза в четыре.