Иногда автор все же говорит о поступательном ходе истории; он замечает, например, что Цезарь понимал новые потребности Рима и что именно благодаря своей проницательности он и добился всемогущества. Таким образом, наш историк допускает, что человечество движется сквозь века к некоей цели. Но он не дает нам ни малейшего понятия о том, какова эта цель. Что до меня, то мне любо представлять себе, что цель эта — обретение свободы, справедливости, мира и истины. А коли так, то я уже вовсе перестаю понимать, как мог Цезарь явиться в этот мир по соизволению господню, — он ведь пришел лишь для того, чтобы отбросить человечество назад, нанести последний удар Римской республике, которая была воплощением одного из самых совершенных общественных устройств. Сменившая ее империя не имела ни ее добродетелей, ни ее спокойного величия. Таким образом, если мы, вслед за автором, допустим, что Цезарь был божьим посланцем, получится, что сам господь бог навязывает малым сим попятное движение, задерживает их на том пути, по которому они шествуют, карает их за неведомую вину, подчиняя всех воле одного. Дано выбирать из двух возможностей: либо автор не верит в прогресс, в поступательное движение народов, — и тогда он объясняет себе историю внезапными происшествиями, подобными грому среди ясного неба, видит в ней лишь скопление роковых событий, каждое из которых зависит только от данного момента; либо он все же верит, что прогресс, подъем человечества по ступеням совершенствования не выдумка, — и тогда он не может считать Цезаря небесным посланцем. В первом случае все объяснимо: герой есть продукт своего времени, одно из многих проявлений человеческого гения, весьма, впрочем, величественное и прекрасное, не большая и не меньшая случайность, чем тысяча других фактов. Во втором случае я решительно не могу взять в толк пылкой приверженности автора к облюбованному им персонажу, — ведь перейти от Римской республики к Римской империи отнюдь не значило сделать шаг по пути прогресса, и, право же, надо очень мало любить человечество, чтобы вот так, за здорово живешь, повести его от добра к злу, да еще ссылаясь на божий промысл. Я спрашиваю автора: что сталось со свободой Рима, после того как она побывала в руках у Цезаря? Не требует ли простая логика прежде всего того, чтобы свободный народ оставался свободным, какие бы ни изыскивать для него пути прогресса? Всякому непредвзятому уму Цезарь может представляться только честолюбцем, действовавшим куда в большей мере ради своих собственных интересов, нежели ради интересов господа бога.
Я предпочитаю разговаривать с нашим автором, как с практическим политиком, а не как с толкователем истории. Давайте же оставим в стороне Провидение и прогресс, развитие человечества и божью волю. Будем стоять обеими ногами на земле и рассмотрим в историческом аспекте искусство управлять народами. Я признаю, что Цезарь был ловок и хитер. Он, как никто, понял дух своего времени и употребил всю свою гениальность на извлечение пользы для себя из глупости других. Я понимаю и разделяю ваше восхищение им. Освобожденный от миссии, которую вы ему приписали, Цезарь становится более естествен, более похож на обычных смертных. Он остается тем, чем был в действительности, — гениальным человеком, великим полководцем, великим администратором. Но все мои убеждения восстают против того, чтобы видеть в нем мессию, призванного возродить Рим, пли считать, что дело свободы и всеобщего мира не могло обойтись без этого диктатора.
Вторая книга, как я уже сказал, повествует о жизни Юлия Цезаря от детских лет до его назначения правителем Галлии. Образ, набрасываемый здесь автором, явно приукрашен, — привлекательные черты личности Цезаря выпячены, некрасящие старательно обойдены. Этот Юлий Цезарь напоминает изображение на медали: тонкая, благородная физиономия, редкой чистоты профиль. Я бы предпочел увидеть облик, менее совершенный, но более живой. По-моему, знакомиться с человеком не менее интересно, чем с героем. Впрочем, книге явственно задан ее автором нарочито восторженный тон. История, понятая таким образом, становится средством для защиты и прославления одного лица. Историк исходит из той предпосылки, что Цезарь мог руководствоваться только возвышенными побуждениями, что он вдохновлялся лишь истинным патриотизмом. При помощи таких аксиом можно доказать все, что угодно. Если уж вы создаете героя, представляющего собой совершенство с головы до пят, то, конечно, вам нетрудно истолковать в благоприятном для него смысле любой из его поступков. Вы возвеличиваете этого деятеля и принижаете окружавших его людей. Вам становится все легче и легче выполнять свою задачу.