— Наши по деревням окончательно растерялись, — заметил Герман. — Иные с перепугу стали хуже тряпки. Сами себя не помнят. Другие нервничают и, если их не успокоить, могут выскочить раньше времени. Что им говорить?
— То же самое с нашей публикой и здесь, в Риге, — ответил Феликс. — Никто ничего не знает, ничего не понимает. И эта неизвестность опасней всего… Мы можем натворить ошибок, которые потом трудно будет исправить. Одним словом, мы растерялись.
— Утешил, нечего сказать, — съязвил старик.
— К сожалению, ничего более веселого сказать не могу, — пожав плечами, ответил Феликс. — Для айзсаргов и вообще для всех наших самое благоразумное — это руководствоваться пока указаниями Никура: спрятать когти, сидеть смирно и приглядываться. Старайтесь ужиться с новой властью, добивайтесь, хотя бы для виду, компромисса. Надо работать там, где дают, и работать как следует, чтобы нам доверяли. В этой игре первый ход надо предоставить им. Позже видно будет, какой тактики придерживаться.
— Не очень это легко — работать как следует на своего противника. — Герман состроил гримасу.
— А я разве говорю, что легко? Но ничего не поделаешь, придется. Сейчас кое-кто из наших имеет шансы выдвинуться. На днях одному моему помощнику, наверное, дадут довольно высокую должность. Вы думаете, мы подлаживаемся к большевикам из добрых чувств, потому, что нам хочется сотрудничать с ними? Ничуть. Просто, чем выше должности, которые будут занимать наши люди, тем больше пользы получим и мы. Вот и все. Тебе, Герман, я тоже советую подыскать место посолиднее. Руководство будет знать, для чего ты это делаешь, а если мелюзга начнет шипеть, что ты продался, — это ничего, это только вода на нашу мельницу.
— Да-а, об этом надо подумать.
— А мне что делать? — забеспокоился старик. — Не попытаться ли пролезть в волостные старшины? Или в землемеры?
— Не берись ни за то, ни за другое, — нетерпеливо перебил его Феликс. — Сиди смирно в своей усадьбе, делай довольное лицо и не возражай новой власти. Тверди одно: ты честный труженик-земледелец, ты понял, что сейчас наступили новые времена, и легко с этим примирился. И у тебя только одно желание: пусть тебе не мешают работать на своей земле, как умеешь. Тогда тебя оставят в покое.
— Да, а если отберут половину земли?
— Землю унести нельзя. Земля останется на месте. Главное, чтобы ты сам оставался на месте.
Они курили сигары, пили коньяк и вели разговоры до позднего вечера. Люди вчерашнего дня…
Если бы соседям Жубура вздумалось проследить, когда он уходит и приходит, то сделать это было бы еще трудней, чем раньше. Сумку книгоноши он забросил в угол еще семнадцатого июня, но до конца месяца не был занят на определенной работе, а делал все, что в данный момент требовала обстановка. То он проводил собрание в одном из крупных издательств, то организовывал фабком на какой-нибудь фабрике, то шел по поручению райкома на юбилейное собрание добровольного пожарного общества и делал доклад о значении великой перемены в жизни народа. Жубур никогда не отказывался от работы, какой бы незначительной она ни казалась. Он привык общаться с самыми различными слоями населения, и это помогало ему быстро угадывать настроения и социальный облик слушателей. Он знал, о чем думают скептики, какие чувства мучают обывателей, о чем мечтают люди, вчера еще власть имущие, и к чему стремится основная сила нового общества — обретший право первородства пролетариат. Переход от бесправия к полноправию был действительно настолько внезапным, что у некоторых неуравновешенных, малосознательных людей могли закружиться головы, но в подавляющем большинстве масса рабочих делала честь своей воспитательнице — коммунистической партии. Рабочий класс не дал разыграться страстям и благодаря своему самообладанию спутал все карты в руках демагогов и провокаторов. В жизни народа происходил один из самых глубоких переворотов за все время его существования, затрагивающий все области его жизни, — подлинная революция. Но внешне не было заметно даже признаков бури, — так уверенно и дисциплинированно протекало великое переустройство. Трудящиеся, сегодня лишь освобожденные от рабского гнета, с таким спокойствием и уверенностью брались за переустройство жизни, что приводили в замешательство врагов. Те со дня на день ждали кровопролития. Но не пролилось ни капли крови. Они ждали взрыва мести, а вместо этого увидели плодотворный творческий труд. Оклеветанный, ославленный как некое чудовище, рабочий класс проявил такую выдержку, такую моральную силу, что враг на время забился в подполье, замышляя втихомолку новые каверзы и провокации.