Жена Закиса, на лице которой тяжелая работа давно вытравила румянец, неприязненно взглянула на мужа, когда тот ввел в маленькую кухоньку гостя. Таков уж женский нрав, — не радуют гости, если они приходят не вовремя, когда в доме еще не прибрано. Зато у детей появление Петера вызвало живейшую радость. Младший еще не вполне доверял своим ножонкам и держался за материн подол. Все они с напряженным вниманием уставились на незнакомца и серьезно, будто выполняя трудную работу, поздоровались с ним за руку. Младший после этого проковылял до ближайшего угла и залился смехом.
— Сколько же у тебя их? — спросил Петер, с улыбкой оглядывая детей.
— Тут четверо, а двое уже выпорхнули из гнезда, — ответил Закис. — Один в военном училище, а старшая работает в Риге и будущей зимой кончает вечернюю среднюю школу. Как видишь, господь бог не поскупился на новые побеги для древа нашего рода. Что ты все вздыхаешь, мать? — обернулся он к жене. — Это Петер Спаре, мой старый товарищ, из породы сплавщиков. Как же, вместе лес сплавляли, а потом Ульманис посадил его в тюрьму за то, что он господам неприятности причинял.
После такого представления лицо Закиене прояснилось, и она перестала стесняться неприглядности своего жилья.
В комнате было столько всякого скарба, что для людей уже не оставалось места. Старая деревянная кровать занимала угол за платяным шкафом, на котором дозревали громадные тыквы. Две детские кровати стояли у наружной стены, у окна — маленький столик с письменными принадлежностями и книгами. Посередине комнаты — круглый стол, дальше старый сундук — свидетель юных дней Закиене. Насколько можно было при такой тесноте соблюсти чистоту и порядок, настолько они и соблюдались. Пахло землей и плесенью.
— Долго ты еще будешь жить в этой хибарке? — спросил Петер Закиса.
— Пока не отстрою дома на горе. Лес мне уже отпустили, будущей зимой надо срубить и вывезти. Так годика за два и кончу. А разве моя хибарка хуже батрацкого помещения у какого-нибудь кулака, где живут в куче по две-три семьи? Здесь я живу по крайней мере как хочу, и никто меня не тревожит.
— Это верно, Закис, — согласился Петер. — Лучше жить в такой хибарке, чем в батрацкой у кулака. Но долго с постройкой дома ты не тяни. Детишки растут быстро, каждому нужно свое местечко.
— Ну, теперь горевать нечего, — все лето буду работать на себя. Землю мне нарезали неплохую. Если приложить немного труда, не только сами сыты будем, можно будет кое-что и на рынок свезти.
— Скажи, за что это тебя так ненавидят соседи? — с улыбкой обратился к нему Петер. — Наверно, насолил им?
— Что тут поделаешь, когда они такие важные, хозяин на хозяине, ни одного бедняка. Неприятно ведь, когда голодранец затесывается в такую компанию? Спеться-то и не удается. Но еще хуже, если голодранец не желает пресмыкаться перед ними, не ползает на брюхе. Тот самый Лиепниек, от чьей земли мне нарезали… разве я не знаю, откуда взялась эта земля? У самого двое сыновей и дочь, но никто никогда не видел, чтобы они когда-нибудь брались за плуг или за косу. Круглый год живут в Риге, служат в учреждениях, как полагается хозяйским детям. А в Лиепниках батрачат латгальцы и поляки. В сенокос и во время уборки приглашают еще нашего брата, хибарочников. Те и скосят, и уберут, и обмолотят. Как ты думаешь, приятно Лиепниеку, что какой-то Закис живет у него под носом и не бежит к нему по первому свисту, а готов лучше в лес идти деревья валить или бревна сплавлять, чем гнуть спину на его полях? Вот это их и берет за живое.
— Мне тоже так кажется, — улыбнулся Петер.
— Иной раз Лиепниек предлежит моим мальчишкам наняться к нему в пастухи или в полубатраки, а я говорю: пускай немного подождет, потому что нам выгоднее поехать втроем на лесоразработки или заниматься дома кустарным ремеслом — плести корзины, делать бураки или собирать ягоды. От таких слов у хозяина, бывало, глаза становятся, как у злой лошади. Как только нас не обзывали — и лодырями и бродягами, и все же мои дети у него в пастухах не ходили, а за лето зарабатывали больше, чем его пастухи. А уж глумились-то, когда я своих старших послал в Ригу учиться. Подумайте только — хибарочник Закис учит своих детей! У самого целых штанов нет, а он детей в школу посылает! Тут уж от злости и зависти кулацкое сердце чуть не лопнуло.
— Ясно, с чего у них желчь разливается, — рассмеялся Петер, с удовольствием слушавший этого простого, прямодушного человека. — Ты у них как бельмо на глазу.