Главный удар германской армии в северо-восточном направлении скользнул мимо большей части Советской Латвии, задевая только ее восточную часть — от Даугавпилса, мимо Резекне и Абрене, к Острову. Там шел гул грандиозной битвы, горели села и города, по ночам небо наливалось зловещим красным светом. Там сражались за каждую пядь родной земли полки и дивизии Красной Армии; и еще долго после того, как громадный военный вал откатился на восток и северо-восток, тысячи разбитых и расплавленных вражеских орудий и танков свидетельствовали о ярости прошедших здесь битв. Бои на Земгальской равнине, около Риги и Лиепаи, имели только второстепенное значение. Ни рижане, ни лиепайцы этого не видели, а в те трагические дни не могли и знать этого; поэтому у многих в то время создавалось неправильное представление о силе сопротивления Красной Армии и ходе развивающихся военных действий. Когда пришло время, об этом узнали и жители Риги и Лиепаи, и тогда им стало понятным то, что казалось странным и неясным в июньские и июльские дни.
27 июня, когда началась эвакуация учреждений и жителей Риги, Ингрида Селис получила у Айи разрешение поехать на Взморье за братом. Имант был прикомандирован на летние каникулы к одному из пионерских лагерей как помощник вожатого. Мать хотела уехать из Риги с обоими детьми, но до возвращения Иманта она слышать не хотела об эвакуации. Сама за ним съездить тоже не могла: она заведовала большой прачечной и теперь должна была срочно ликвидировать предприятие: вернуть клиентам сданное в стирку белье, отослать документы, отправить рабочих. Последние дни она была так занята, что даже не ночевала дома.
Поезда на Взморье больше не ходили. Ингрида сговорилась с шофером одного учреждения, которого в тот день посылали за персоналом какого-то дома отдыха, второй день нервничавшим в Дзинтари. Около полудня они выехали из Риги.
Грузовик с большим трудом подвигался вперед: шоссе до самой Лиелупе было забито отходящими войсками и беженцами. Нескончаемой вереницей тянулись колонны пехоты и обозы, артиллерийские батареи, грузовые машины с боеприпасами и обмундированием, толпы людей шли с котомками за плечами. Кое-где можно было увидеть крестьянина с возом скарба и привязанной к нему коровой. Шоссе гремело и пылило. Скрипели и визжали несмазанные колеса.
Шофер лавировал среди этого потока, но за первый час ему удалось проехать не больше десяти километров.
— Куда ты, чудак, продираешься? — кричали на него встречные. — Поворачивай назад, немцы уже в Слоке.
— Нельзя ли побыстрее? — поторопила шофера Ингрида. — Как бы не опоздать.
— Нельзя, дочка, — хладнокровно возразил шофер. — Если буду гнать без разбора, нас столкнут в канаву. Да ты не волнуйся, к вечеру будем на месте.
— К вечеру поздно. Вы ведь слыхали, что немцы уже в Слоке?
— Ну и что из этого! — усмехнулся шофер. — Разве немцы не люди?
— Как вы можете так говорить? Сюда идут враги, фашисты. Они несут нам гибель и смерть.
— Как кому, дочка, — продолжал усмехаться шофер. — Таким, как ты, приятного, конечно, мало. Ну, а мне-то чего тревожиться? Я семь лет проездил шофером у немецких господ. Уж они-то, наверно, опять приедут. И язык немецкий знаю.
Километра за два до моста через Лиелупе дорога стала свободнее и можно было ехать быстрее, но кто-то из встречных сказал, что на левый берег не пропускают ни одной машины: мост минирован и его в любой момент могут взорвать.
— Тогда и ехать дальше не стоит, — решил шофер. — Я поворачиваю обратно в Ригу.
Ингрида не стала больше его уговаривать. Сошла с машины и направилась дальше пешком. Через полчаса она была уже у моста. Встречный сказал правду — в сторону Взморья через мост не пропускали ни одной машины. Ингриду тоже не хотели пустить. Но когда она рассказала, зачем и куда идет, и показала свой комсомольский билет, начальник охраны моста уступил.
— Вы поторопитесь, иначе не успеете вернуться до взрыва. Мы дожидаемся только одной артиллерийской части, а когда она перейдет, мост будет взорван.
Беженцы и красноармейцы подозрительно оглядывались на девушку, которая бегом спешила на запад.
«Наверно, решили, что я встречаю немцев», — подумала Ингрида, и ее в жар бросило от этой мысли. Выйдя на главный проспект, она поспешила в Булдури. На улицах было безлюдно, всюду царила мертвая тишина. Только в каком-то садике, возле дачи, возился у своих цветов садовник, чистил грабельками дорожки или скашивал подросшую траву.