И Жубур должен был скрывать чувство гордости за эти смелые, огненные слова, должен был притворяться, что читает их впервые и они не производят на него никакого впечатления.
— Как пишут, а? — наклонясь к Жубуру, вполголоса сказал Вилде, когда тот передал листовку Прамниеку. — Ведь здорово? Силу, видимо, за собой чувствуют. Они уж начинают требовать, грозить.
— Смело написано, — крутнул головой Жубур. — И язык литературный. По-моему, писал интеллигентный человек. — Он внутренне радовался, что не выдал себя ни единым жестом.
Прамниек буркнул, что такую же листовку он нашел в своем почтовом ящике, но не обратил на нее внимания, и что источник их распространения, наверно, скоро будет обнаружен.
Зато не на шутку разволновался Зандарт.
— Вон они куда хватают! — кричал он, размахивая коротенькими ручками. — За честных граждан принялись! Нет, меня этим не запугаешь! Плевать я хотел на их листки! Публика мое кафе не забывает, лошадки берут призы, — а больше мне ничего не надо… Ни у кого я ничего не отнимал, а своего тоже не отдам. Мое моим и останется.
Листовка, обойдя весь стол, вернулась к Вилде. Он сложил ее и спрятал в карман.
— Что нас ни ждет впереди, а выпить следует, — весело сказал он и стал разливать пиво.
Жубур выдержал с его стороны новый натиск: он пил только водку, решительно отказавшись и от пива и от вина. Чтобы не принуждать хозяина к назойливости, он понемногу стал входить в роль опьяневшего человека: перевирал слова или вдруг умолкал, уставившись бессмысленным взглядом в одну точку. В один из таких моментов, пока Мара и Ольга горячо обсуждали с Прамниеком композицию его новой картины, а Эдит слушала длинный рассказ Зандарта о том, как ему достался Регент, Вилде положил руку на плечо Жубуру и, осторожно кашлянув, начал:
— Мне все-таки кажутся несколько преждевременными подобные заявления коммунистов. В Латвии они едва ли добьются чего-нибудь раньше, чем через пятьдесят лет. Как это ни странно, но большая часть рабочих стоит за Ульманиса. Да, представьте. Конечно, коммунисты делают отчаянные попытки, чтобы лишить его этого ореола, этой популярности, но они избрали неверный путь… Вы со мной согласны?
— Кто их разберет… — равнодушно ответил Жубур. — Надо бы поговорить с кем-нибудь из коммунистов… Не хватало нам еще думать за них… — Он оглянулся на дверь. — Голова кружится… Прилечь немного.
Вилде взял его под руку и вывел из столовой. Вслед за ними встали из-за стола и остальные. Мужчины направились в кабинет пить кофе, Ольга и Эдит сели в гостиной. Мара, выйдя за чем-то в переднюю, столкнулась там с мужем. Она взглянула на него с гневным упреком.
— Феликс, я весь вечер не могу понять твоего поведения. Зачем ты напоил Жубура? Чего ты над ним издеваешься?
Феликс пожал плечами. В его светлых, прозрачных глазах появилось выражение неподдельного изумления.
— Мара, что ты говоришь? Кто над ним издевается? Жубур — милейший парень, я очень доволен его приходом. Ты просто утомлена, дорогая, или раскапризничалась. Ты бы приняла чего-нибудь… — И, не слушая ее, он ушел в кабинет.
Жубур лежал на диване. Вилде подсел к нему.
— Ну, что, легче стало?
Зандарт объявил, что с дамами веселее, и вышел в гостиную. Прамниек, задрав ноги на спинку кресла, набивал трубку. Жубур вдруг ухватил Вилде за пуговицу пиджака и подмигнул ему.
— Про эти листовки… Ульманису следовало бы поинтересоваться… Мне давеча вдруг пришло в голову… про гараж. — Он широко зевнул, закрыл глаза и повалился на подушку.
— Что? Какой гараж? — нагнувшись к нему, спросил Вилде. Он даже нетерпеливо встряхнул Жубура за плечо.
— Ну, в гараже… — опять забормотал тот, открывая глаза. — По ночам печатают… Там, на Кленовой улице, не то в седьмом, не то в девятом номере… Двор большой. Каждую ночь печатают, чуть стихнет… Утром развозят на тележках большие тюки… А я и не догадывался… Ну печатают и печатают. — Он опять зевнул.