Люди словно воскресали из мертвых, оживая у всех на глазах, среди благоговейного молчания.
— Ослушники безумные! — вдруг хрипло гаркнул одышливый голос, — то соборный старец Макарий, без шапки, в распахнутой шубе, катился на толпу, потряхивая высоко поднятым в руках крестом.
Тимофей, поп-кудряш, совсем без шубы, злобно оскалившись, махал крестом, как палицей.
— Что вы содеяли? Грешников подлых спасаете?
Он хотел было врезаться в живое кольцо, но оно сомкнулось еще теснее вокруг спасенных.
— Братие, братие безумные! Грешникам, богопротивцам волю дали?
— Они перед народом не грешны! — сказал Данила Селевин, и десятки голосов один за другим вспыхнули, взорвались, как порох от искры:
— Людей живьем в могилу кладете?
— Еще мало скорбей тяглецкому роду?
— Не дадим народ мукой изводити!
— Мы себе помощничков вызволили!
Вдруг высокий от напора гнева и жалости голос Ольги Селевиной призывно крикнул:
— В баню их надобно, сердешных, в баню!
— В баню колодников! — подхватили дружные голоса, и большая толпа понесла колодников к бане.
Старец Макарий еле устоял на ногах — земля под ним зашаталась, заплясала… Произошло невиданное: грязных колодников повели в единственно уцелевшую архимандритову баню. Обовшивевшие мужики, пропахшие тюремным подземельем, будут париться в «пречистой мыльне» архимандрита Иоасафа!.. Старец Макарий в свое время самолично строил и ухорашивал архимандритову мыльню, в которой «с великой усладой телесной» мылся царь Борис Федорович. Посетил мыльню и царь Василий Иванович Шуйский в последний свой приезд. И вот, выходит, старец Макарий, как распоследний шут и дурак, старался для вшивых колодников из Каличьей башни!
Не помня себя, Макарий затопал, возопил диким голосом, выкрикивая все бранные слова, какие знал.
Но самое ужасное заключалось в том, что впервые за всю свою долгую жизнь он вдруг почувствовал себя безвластным и бессильным.
— Братию, братию… всех постриженников собрать… позвать… — как в бреду повторял он. — Постриженников созвать…
— Эва, — холодно прервал его поп Тимофей. — Много ль нас, постриженников-то?.. Да и как с людишками нам сладить! Ишь, на стены взошли, у заслонов стали — у них и сила ноне… разумей, отче!
Поп Тимофей посоветовал послать к этой «поганой орде» тихого, блаженного старца Нифонта.
— Пожди, отче, пожди, дай ляхов отогнать — уж тогда их в бараний рог скрутим… а пока у них сила, то помни и ладь все хитростью… Нашлем на сих непотребных скотов нашего тишайшего Нифонта… да устыдит их кротостью, — говорил поп Тимофей, спешно уводя Макария подальше от «прискорбного» зрелища.
Пока разыскали блаженного старца Нифонта, пока обрядили его старые кости да пока он, наконец, как мышь из норы, вышел на свет, — события шли своим чередом. В архимандритовой бане уже мыли, скребли спасенных колодников. Сквозь стены и окна слышны были благодарное кряканье и даже смешки воскресающих к жизни людей.
В просторных сенях и у дверей мыльни стояли женщины и старики, держа в руках чистые рубахи. Многие подарили спасенным «на разживу» последние рубахи, которые берегли «на смерть».
И в сизой, сумеречной полумгле старец Нифонт мог заметить, как оживлены и довольны люди всем происходящим и как гордятся тем, что сделали.
— Братие-е! — не чуя никакой крепости в себе, тоненько пропел старец Нифонт. — Братие-е… воззрите на главу мою, иже денно и нощно памятует о прегрешениях ваших!
Нифонт снял колпачок, кротко поклонился всем, и белый ковыль его волос смешно завился на морозном ветерке.
— Грешно, не по закону творите, братие! — опять было запел он.
Вдруг молодая белолицая женщина, с черными, как крылья дрозда, бронями, быстро схватила его колпак и нахлобучила ему на голову.
— Ох ты, дедунько ласковой! — смешливо и звонко сказала она. — Ты шапку не сымай, стару головушку не застуди… Да и кто тебя на мороз-от погнал?.. Старика им не жалко! Лихо ли такому застудиться?
— А вот мы его в баньке попарим! — рассмеялся кто-то — и не успел старец Нифонт и ахнуть, как чьи-то сильные руки сгребли его в охапку и понесли в баню. Золотистая бородка сверкнула ему в глаза, и он узнал Данилу Селевина.