Степан, провожая глазами меркнувшие к вечеру облака, сказал по-прежнему:
— На добру подачу не надейся!.. Откуда мы все, работны люди, убежали, там нас клянут, ненавидят смертно, а не токмо чтобы нам хоть долю малую дать… Следственно, мысль моя такая: надо брать силою… Без железа не проживем.
— Разбойство вроде… — несмело сказал кто-то.
— Бог-от что скажет?.. Чай, гнев нашлет… — поддакнул другой.
Выступил Марей, покачивая головой. Темное его лицо сурово посмеивалось.
— Брось вы про богушка-то… Кого он покрывает, батюшко наш небесный? Вот я на себе видел, как меня, покорного свово раба… средь самой молитвы и покаяния… он по башке вдарил… А терпенье мое в Бие утопло!.. Богушку-то оставьте на небеси — не до нас ему!
— Опомнись, окаянная душа!.. Себя в ад и нас туда же… Дьявол!..
Это молодой беглец-кержак Алешка не выдержал: уж очень страшно по вековым укладам бил Марей. Русоголовая Татьяна, румяная кержачка, вскрикнула испуганно:
— Не замай дедку, Алеха!
Но Марей не сердился. Только бровями подвигал тихонько, а на Алеху поглядел жалеючи.
— Э-эх, сосуно-ок! Горя-яч!.. Я уж откипелся. Баю тебе: терпенья чаша упиваема, а я темен, слаб, тварь приписная. Учут попы: молитесь, покорны будьте, сбудется просимое. Ладил я всю жисть мою, как попы учили, им-де от господа слова дадены… А коли я темен и сила моя в убыль идет, да не искушай мя, господи!.. Знай меру бремени моему… А он не узнал, не узнал, слышь?.. И где его найду? В поповской рясе?.. Поп меня разорил, а слова божьи баял. А может, и нет никакого бога-то, можа, он — россказни одни. А коли бы и был, то он не про нас, приписных тварей…
Марей высоко поднял седую, растрепавшуюся на ветру голову и, не скрывая своей важности и превосходства, оглядел замолчавшую толпу мрачно-гордыми глазами.
— Вот-ста, робятки, каки дела… Надобно нам добытчиками кому быть… Кто бает: грабить-де?.. Знамо, добывать для миру. Нету другой дорожки народушке, окромя как добыть где кольем, где дубьем. Эк, посчитай, сколь годов длится маята наша!
Марей сказал последнее слово.
Все оживились, вспыхнули, заговорили бойчее.
— Много тут внизу за лесами всякого люда ездит.
— Купчишки на рудники всяку рухлядь возют…
— Стражи у них нету… Я видал…
— А то в магазей на форпосты можно пробраться… Поглядеть, да и слетать. Шурнуть тамо ночью.
— А чо? Верно! В праздничное время казачье пьяным-пьяно.
Так и порешили. Но кто согласится голову подставить под саблю да под пистолет казацкий?
Встал опять Марей. Указал на себя просто:
— Имей на меня надежду. Я в добытчики. На коне сижу ладно.
Одернул рубаху Степан:
— Считай и меня. В случае насядут, от четырех отобьюся.
Василий Шубников потряс рыжими космами:
— И я в буйну кучу!
Быстроглазый, юркий Аким Серяков ударил себя в грудь и тоже вызвался. Пошли также несколько бывших рудничных ребят.
Не один глянул на Сеньчу, но Сеньча глазами водил в сторону и как-то затих весь. Подумали — не из-за Анки ли? Очень уж жалобно и умоляюще глядела она на Сеньчу.
Стали судить сообща, как начать «добытчикам». Судили спокойно, по-хозяйскому:
— Спервоначалу коней надо боле.
Прячутся, вьются, кошачьим следом идут над обрывом горные алтайские тропы… Идешь, идешь, глядь — серая мшистая стена камня. Пропала тропа, и будто кончен мир… Да, для того, кто не знает, тропа пропала. Но всмотрись, знакомец, в густоту мхов, в трещины камней и увидишь малый, точно заячий, след. Иди, куда он ведет тебя, лукаво-робкий и гибкий, цепляйся за камни, зорко смотри под ноги, дыши ровнее… И вот свернула тропа на поляну, и видно далеко цепи гор в пушистой бахроме зеленых лесов.
Так спасла добытчиков с первого же разу горная тропа, когда уводили они коней с форпоста «Златоносный».
Кони паслись на лужке возле речки. Ходили, свободно помахивая длинными гривами. На пригорке грелись солдат и казак с пикой. Пика лежала острым концом вперед.
Добытчики же с зари хоронились в узкой расщелине и видели, какая лень разбирала на погожем солнце грузного казака и маленького тощего солдата.
Когда заголубел туман над речкой, Марей пополз по траве к пригорку… Над безгласными от ужаса солдатом и казаком он взмахнул метко схваченной казацкой пикой, приказывая им молчать. Остальные же сели на коней и помчались к горам.
Марей сел на коня, а сам, рассекая воздух пикой, сказал властно:
— Но… но… Тихо! Покуда не скроемся, не сметь орать… Н-не сметь!..
Опомнились форпостовы стражи не сразу, и, когда тревогу подняли, следа добытчиков на запутанных тропах невозможно было отыскать.