Выбрать главу
Тих и нерадостен, кончил сказку Андерсен, и совсем иначе Афанасьев начал:
«В дальнем государстве, в тридесятом царстве, у того царя Додона, у Великого Дона, что и моря синевей, было трое сыновей. Вот идет первый сын мимо черных лесин, а ему навстречу — ишь как! — лезет мышка-норышка, куковушка-кукушка, и лягушка-квакушка из озерных глубин: ква-кум-бинь…
А за ними кыш — По-Лугу-Поскокиш, а за ними вишь? — Я Всех-Вас-Давишь. Лесиная царевна Лиса Патрикевна, из сосновых капищ — Михаил Потапыч, и фыркает кофейником Кот Котофейников».
Тут промолвил Сеня нежно: «Это ж длится бесконечно, это старо, длинно, скучно, ну, а я весьма спешу». «Погодите! — крикнул Гофман. — Пусть на миг утихнет гомон, и прочту, что я пишу:
„В тысяча восемьсот (звездочки) году в Городке Aachenwinde жил Советник fon der Kinder, ростом с Какаду. Знали Жители давно: был der Kinder Колдуном. Ночью Дом стоял вверх Дном, и стоял у Входа Гном.
И была у Колдуна дочка малая одна — Kleine Anchen, kleine Anchen, kleine Tochter Колдуна.
И скажу я вам — она в Виртуоза влюблена. Herr Amandus Zappelbaum, вами занята она.
Хочет Anchen под венец, просит Папу наконец: — Herr Коммерции Советник, уважаемый Отец, я люблю Amandus'a Zappalbaum'a. Если я не выйду замуж, то лишу себя Ума!
Как завоет Fon der Kinder: — Эти Глупости откинь ты, Ты уже помолвлена с грозным Духом молнийным Choriambofax'oм! Вытри Слезы, Плакса! — И себя он хлопнул по Лбу, взял, открыл большую Колбу, вынул Пробку Дым пошел, синий, складчатый, как Шелк“».
— Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам. Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть. Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде: «Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…»
Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта, здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?). Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете, где (хотите — поглазейте!) что ни слово — документ.
Лишь раздался звук «газету» — дым пошел по кабинету, зашептали сказотворцы: — Брик! Брик! — Бог избавь! — И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени, стало ровным сновиденье и растаяла изба.
6

Глава хроматическая,

посвященная симфоническому воздуху консерватории и радиопередатчикам (-цам).

Зелено, сыро в тихой долине, долине Лени, и слабо звенит в голубом отдаленье звон мандолиний.
В росной траве стоят пианино, домры и скрипки, и пролетают мимо и мимо звоны и скрипы. Все музыка занозила. Сеня пьяный. Заиграло сонатину фортепиано. Это ведь сентиментальность, это ж Диккенс! Я и слушать не останусь, это ж дикость! Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина, ты семейной скуки Чарльза паутина. Мышь летучая летает в пелеринке, где-то мерзнет, холодая, Пирибингль. Кринолиновые ангелы за лампою — замерзающая Англия сомнамбула. Тише, тише, тише, тише, — домовые на педалях, сонатину оборви, оборви же, расплети же, вот завыли, напевая — Копперфи-и-и
Сон сам сел в сонм сов. Синь. До ре ми фа соль ля си.
Кринолиновые ангелы за лампою, замерзающая Англия сомнамбула… Ты семейной скуки Чарльза паутина. Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина… В этот тихий, в этот зыбкий ход музыки нежной ленью наплывает утомленье. Сеня спит, и, словно громы урагана, набегает грохот пальцев барабана… Зашумели долы свинцовой вьюгой, выскользнула флейта тонкой гадюкой. Пулемет татакает, то здесь, а то там он, фортепьяно топчется гиппопотамом. А медные трубы бросили игры — желтые львы и когтистые тигры. И снова долина, и Сеня в долине, бредет по долине по колени в глине.
7

Молодым элегантам со складочкой эту неглаженую главу посвящает автор.

Щиплет, щиплет ноги снег (башмаков у Сени нет!). Сене слышен тихий смех. В снеговой белизне качаются со смеху елочки и сосенки, сдерживают колики: — Голенький, голенький! Как тебе не стыдно? Все у тебя видно! — Сеня сдерживает прыть (Хоть листочками прикрыть!), и мечты башку роят, мыслями выласканы, вся Петровка мимо в ряд пролетает вывесками.
Вот на полках легкий ситец. Покупайте и носите, и колосья чесучи жните, руки засучив. Смотрит Сеня, рот разинув, на сатин и парусину. Издает восторга стон, поглядевши на бостон. А хозяин — чародей не чета Мосторгу: никаких очередей и без торгу! — Отдаю без интереса, одевай, галантерейся, шалью шелковой шаля, соболь, котик, шиншиля. Надевай, малыш, корсет, надевай белье жерсе! — Тащат ловкие гарсоны две сорочки и кальсоны. Неглиже, дезабилье. Сеня в егерском белье, на белье — четыре майки, а на майке — две фуфайки. — Мы сейчас увяжем вас в файдешипный самовяз! Денег нечего жалеть, — сверху вязаный жилет, цепь с брелоками на брюхе, черный фрак, на шлейках брюки, туфли лак, а сверху боты изумительной работы. — Тут хозяин лопнул — пафф! Сеня стукнулся, упав. Пуфф!.. — и магазин растаял, в небесах платочков стая… Сеня встал, едва дыша: невозможно сделать шаг, к тесноте суконных пут несомненно десять пуд. И рукав нельзя поднять… — Западня! — Хлоп! И стукнулся об камень… — Я в капкане! — Сеня в плач (хгы-хгы). Сеня в рёв: — С горя лягу я в темный ров. И во рву, и во рву волосы изорву. По каменьям кап-кап, легонький и тощий, на цыплячьих лапках загулял дождик. Расцепил кнопки Сениной обновки, тихо и без шуму распустил шубу. — Сеня, не пугайся: пусть цилиндр взмокнет, развяжу галстук, отнесу смокинг. — Стало легче Сене бежать по шоссейной. Сене сны стали сниться яснее… Голубы дали, широки снеги.