Возвращается с бала мачеха,
шубу меха морского сбрасывает,
лесным запахом руку смачивая.
— Кто понравился? — дочек спрашивает. —
Кто гляделся на вас?
Кто просился на вальс?
Как волны, взбегают по дочкам воланы.
— Нам нравится принц, загадали мечту.
— Ой, в ухе звенит! Исполненье желаний —
у принца мильон на текущем счету!
Сестры кружатся, а у отчима
вся манишка вином подмочена.
Много съедено ед,
расстегнулся жилет:
— Мне икается! — засутулился. —
Поскорее, жена,
мне пилюля нужна —
золочёная — доктора Юлиуса!
Пообвисли усы:
— Поскорее неси!
(Подбегает к аптечному улею.)
Нездоровится мне,
а пилюли-то нет!
Замарашку пошли за пилюлею!
Спится Золушке крепко
(а принц на пути
держит туфлю железными пальцами),
видит сон и боится, что будут будить,
так боится — не просыпается.
Спит,
упали на лоб золотинки,
улеглись ресницы в ряд,
прикорнули волосик к волосику,
на затылке спят.
Капля стукнуть боится,
а около мусора
сон тараканы обходят, ползя.
Струйка песчаная волоса русого
тихо,
часами течет на глаза.
Дверь гремит на петле,
половица скрипит,
злая мачеха туфлею хлопнула:
— Зойка, в город беги
да пилюлю купи! —
Ткнула грошик в ладошку теплую.
Поднялась, не поймет,
на щеке сонный шрам,
сном ресницы в наметку зашиты,
и в мурашках рука — не удержит гроша.
Смотрит, ищет у ведер защиты:
— Я не знаю, куда…
Не была никогда…
— Ну, иди!
(Подтолкнула и вытолкала.)
Опустилась и щелкнула щеколда,
синим снегом осыпалась притолока.
Стало щеки снежинками щекотать,
бить в ресницы осколочками стекла.
Стала вьюга над Золушкой хохотать.
Ледяным стеарином стена затекла.
Глава четвертая
Холодно. Холодно!
В небе — дыра!
Сахаром колотым
хлещет буран.
В уханье, в хохоте
кружится кольцами,
сахаром с копотью,
звездами колется.
Что это?
Чудится?
Страшное!
Снится?
Больно
на стужище
в легоньком ситце!
Снегу-то! Снегу-то!
Валится, стынется…
Некуда, некуда
броситься, кинуться.
В Золушку дышучи
тучами ужаса,
кружится, кружится
мачеха-стужища!
Почему коленка стала
медленно белеть?
И мизинец, весь в кристаллах,
перестал болеть!
В хохоте холода
волчье ауканье:
— Голодно! Голодно!
Ногу мне! Руку мне!
Блеском зубищей
скрипнет и лязгнет:
— Запахом пищи
кто меня дразнит?
Серый волчище, бедный волчище,
в шкуре-дерюге старый волчище
по снегу ходит, по лесу рыщет,
вкусного, теплого, свежего ищет.
Золушка к волку,
у ельника он.
Видно, что долго
не ел никого.
Просит у зверя
поласковей:
— Замер-мер-заю,
глотай скорей!
Зубом залязгав,
на цветики ситца
каторжным глазом
волчище косится.
Чем себя мучить
с мачехой злючей —
броситься лучше
в зубы колючие!
— Съешь меня, серенький! — волка зовет.
Как втянет волчище голодный живот:
— Какой с тебя толк?
Не такой уж я волк!
Сама ж голодна —
пушинка одна.
Что тебя есть?
Что в тебе есть?
Топнула тапочкой:
— Хуже тебе ж!
Красную Шапочку
съел же — ну, ешь!..
Скрипнул волчище,
зубы сцепя: —
Поищем почище,
не хочу тебя!
Жалостно что-то,
грызть неохота!
Иди подобру-поздорову
лесом, через дорогу!..
Хлопнул хвостищем да прыг через пень, —
самая синяя, сонная, санная
за полночь звездами тянется тень.
Увальнем в валенках, снег набекрень,
хлопьями, глыбами, пухлыми лапами
ночь обнимает края деревень.
Золотом брызнуло — луч на стекле!
Стало светлей, стало теплей.
Ветер махнул —
город пахнул,
в ворот жара —
город — гора!..
Уплыли верстовые колышки,
приплыли мостовые к Золушке.
Глава пятая
Заблудилась Замарашка в городе.
Горит золото на бычьей морде,
то часы сияют шире месяца,
то очки, стеклом синея, светятся,
то, прическами в окне увенчаны,
восковые парикмахерские женщины.
К окнам золото ползет сусальное,
завитые булки лезут на стены,
мостовые, как рукав, засаленные,
так колесами они заластены.
Башни к башням, стрелки циферблатятся.
Оборвали ей единственное платьице,
затолкали ее локти драповые,
автобусы напугали, всхрапывая!
К старичку бежит она, к прохожему:
на хорошего, на доброго похожему:
— Где тут, дяденька, такая улица,
где пилюля продается — Юлиуса?