— Чего думать? Конечно. А не возьмут, сам пойдет.
— Значит, мы будем тоже воевать?
Татьяна Васильевна пожала плечами:
— Откуда, мне знать, Оленька? Я думала, вы больше моего знаете, а, оказывается, мысли ваши не на моем пути. Да и то правда, что вам!
Ольга встала. Колени ее дрожали, как на выпускном.
— Я пойду, Татьяна Васильевна.
— Куда же заполночь? Ложились бы. Места теперь у нас много, — но не настаивала.
Ольга, сама не зная, из каких побуждений, чмокнула ее в висок и побежала к воротам.
«Сейчас никто из наших не спит, не может спать!» — подумала она о своих иностранцах и, забывая о том, что скоро начнет светать, направилась в гостиницу, где жили гости.
И точно: никто из них не спал.
Все собрались в номере Войтала и курили, перебрасывались короткими фразами, ждали разговоров с Москвой, заказанных еще с вечера.
Раиса Борисовна сидела, закутавшись в ватное одеяло, и дрожала, как голая.
— Я уж и не знаю, нервы это или малярия. Вы знаете, Оля, у меня муж в войсках на польской границе, ужас какой!
— Да почему ужас?
— Ах, вы ребенок, вы ничего еще не понимаете!
Минут за десять до утренних радионовостей, не стучась, влетел серый от пыли и бессонной ночи Ахундов, за ним такая же грязная, серая и перепуганная Шура.
Ночью один из его приятелей слушал заграницу. Немцы бомбили Катовице, Краков и Варшаву. Гитлеровские войска ведут бои на польской территории. В Англии паника, Франция объявила мобилизацию.
Доктор Горак закрыл лицо побелевшими руками.
— Просим, можно ли врача?
Теряющего сознание его уложили в постель; решено было, что Ольга останется дежурить при нем. Она тотчас позвонила профессору Корженевскому:
— Говорит Ольга Собольщикова. Я была у вас как-то с Сергеем Львовичем. Очень плохо чешскому писателю доктору Гораку… Обморок… Да, да, иностранец, но все равно, какая разница, если ему плохо. Нужна ваша помощь.
В телефоне что-то забулькало, зашептало, и Ольга услышала звонкий, насмешливый голос Сергея Львовича:
— Оленька?.. Опять нервочки?.. Что такое? Что с твоим иностранцем? А? Медленнее, медленнее, спокойнее.
Сергей Львович, он приближался к событиям с такой нервозностью…
— Приближался! В качестве вокзала он приближался к поезду, так, да? Ну, хорошо, я сейчас приду. Положи ему пока что холодное полотенце на голову.
Хозе и Войтал не желали расходиться по номерам. Они были возбуждены до крайности. Вести с Запада рождали в них фантасмагории, полные надежд.
— Теперь события пойдут, как в ледоход, — говорил чех, потирая руки. — Теперь пожар охватит Гитлера со всех сторон. Чехи поднимутся, как один. Поднимутся французы. Гитлера подпалят, как волка в логове. Увидите, Хозе!
— Оле! Оле! — кричал тот, блестя глазами.
— И наши ребята не станут лежать на боку. Лишь бы Франция выпустила их из лагерей. Ведь, слушайте, четыреста тысяч, и какие бойцы! А потом те полтораста — двести тысяч, что бежали от Гитлера, это тоже корпус, а?
— Больше. Армия! Все должны навалиться на Гитлера, все сразу, как на медведя, и покончим сначала с ним, потом с Муссолини, потом с Франко. Теперь народы не остановишь. Молодцы французы! Даже блюмы и рамадье не испортили их. О-о! Французы, если начнут, будут здорово драться. Они умеют. Боевые ребята, горячий народ!
— А мы? Мы ведь тоже вступим? — дрожа всем телом и косноязыча, спрашивала Раиса Борисовна.
— О да! Самый сильный удар будет ваш, — жал ей руки Хозе. — Сейчас решится судьба всей Центральной Европы, вы увидите. Дело не ограничится одним Гитлером. Вся реакция полетит вверх ногами. Хо-хо!.. Теперь уже никакие чемберлены не смогут сбросить парусов с революционного корабля Европы.
В то время как они беседовали о вещах, затрагивающих судьбы европейских народов, а Сергей Львович выслушивал доктора Горака, Шура рассказала Ольге, почему она забыла оставить ей ключ от комнаты. Оказывается, они с Ахундовым расписались в загсе и тотчас выехали в кишлак к его родным. На радостях Шура забыла о ключе. Только и всего.
— Меня эта свадьба, Олька, всю перетрусила, как подушку. Ой, это такая, знаешь, нагрузка!.. А теперь, как думаешь, возьмут его?
И она, всего сутки будучи женой Азамата Ахундова, заплакала, как Раиса Борисовна, у которой было трое детей, а муж служил на польской границе.
Сергей Львович вошел в комнату Войтала в тот момент, когда мужчины, обнявшись, пели «Марсельезу», а женщины, плача, утешали одна другую.
— Нежность какая, а еще дальневосточница! — прокричал с порога Сергей Львович. — Здравствуйте, господа.